Жена сотника вышла вместе с Добряной и Извечей, но почему-то не взяла с собой Заряну, и все встали у борта так, чтобы им был хорошо виден плывущий навстречу драккар. Лодки быстро сближались, хотя ни та, ни другая повышенной скорости не набирали.

– Заряна где? – спросил Овсень.

– Спит. Я не стала ее будить. Пусть спит… Так надо…

– Ладно. Тебе виднее… Сама смотри…

– Гунналуг… – бесстрастно произнесла Всеведа.

Добряна поставила на борт передние лапы, посмотрела вперед и грозно зарычала.

Слышал ли что-то колдун, неизвестно, но он приложил руку к сердцу, скривил лицо в приветливой, как ему, должно быть, казалось, улыбке и поклонился рассматривающим его русам.

– Теперь никогда не забуду… – торжественно, как клятву, произнес стрелецкий десятник. – Издалека увижу и сразу новый стальной прозор в лук поставлю. И не промахнусь…

Драккар проплыл мимо, и вслед ему вдруг донесся жуткий и душераздирающий волчий вой. Под палубой заволновались лошади и лоси.

– Добряна тоже говорит, что не забудет, – сказал маленький нелюдь Извеча. – И я всегда буду помнить человека, который хотел лишить меня своего дома…

* * *

Овсень сразу подвел к Ансгару с Большакой жену и младшую дочь, которая проснулась сама, как только нос ладьи воткнулся в береговой песок. Познакомил их. Конунг Ансгар повел себя как учтивый кавалер, спрыгнув с лошади, и предложил Заряне доехать до дома верхом. Это сказывалось, конечно, воспитание его матери и бабушки. Девочка, потупив глаза, отказалась. Отказалась и Всеведа, когда точно так же предложил ей своего коня «большой сотник». Ехать верхом, когда другие идут, всадникам тоже показалось неудобным, и оба передали повода коней старосте Хрольфу, с неодобрением смотревшему на пополнение славянского стана. Впрочем, на Хрольфа внимания обращали мало. Так все вместе, пешим ходом, они и поднялись по дороге до ворот двора Дома Конунга. Там, перед порогом, их встречали дварфы Хаствит и Истлейв и причальный нелюдь Хлюп, ведущий на поводке радостного Огнеглаза. Хаствит мычал вопросительно, и Ансгар прочитал вопрос в его глазах.

– В дом зайдем, там расскажу…

Хрольф сразу отдал лошадей слугам, избавившись от обязанности, которая ему не слишком нравилась, а сам последовал за конунгом и остальными, хотя и старался держаться в стороне от Добряны, мирно вышагивающей рядом с Огнеглазом, ничуть уже не смущая собаку, но заставляя шарахаться всех домашних, впервые с волкодлачкой встретившихся. Дворовые собаки издали почувствовали волчий запах и забились в какие-то дальние углы. Даже великан Огнеглаз был для них не так ужасен, как Добряна.

Прежде чем приступить к обсуждению дел, Ансгар распорядился, чтобы подготовили комнату для Всеведы и ее дочери.

– Комнату матери… – сказал, слегка смущаясь. – В ней давно уже никто не живет. Мама моя имела наполовину греческую кровь и потому не любила наше море. Окна ее комнаты выходят на солнечную сторону. Там вам будет удобно…

– Свой сгоревший дом мы оттуда все равно не увидим, – печально сказала Всеведа, – хотя он был именно в той стороне.

Эти слова прозвучали нечаянным упреком норвежскому Дому, хотя вовсе не представители Дома Конунга сожгли Куделькин острог. Но все прекрасно понимали, что тот же Хрольф во время своих походов вместе с конунгом Кьотви сжигал другие славянские дома, в которых жили другие славянские женщины. И почти все мужское население страны время от времени принимало участие в набегах в одну или другую сторону.

Ансгар сделал вид, что не почувствовал упрека, хотя взгляд отвел. Всеведу и Заряну проводил слуга. Мужчины расселись вокруг горящего очага, а не за столом, где на всех места не хватило бы, поскольку стол здесь был маленький. Но все смогли устроиться на звериных шкурах, разбросанных по полу. Даже славяне, которых оказалось большинство, воспользовались местным обычаем устраиваться в доме. «Большому сотнику» тут же принесли глиняный жбан с уже подогретым вином, заправленным пряностями. Должно быть, слуги издали увидели его возвращение и начали вино подогревать. Уважили пристрастие руянца, но при этом смотрели на него с нескрываемым любопытством, словно ожидая результата и прикидывая, сколько еще вина войдет в этот живот и как будет после этого чувствовать себя большая голова. Но отклонений в поведении или в речи сотника никто пока не заметил, и даже живот его существенно не раздулся, а голова вроде бы соображала ничуть не хуже, чем раньше.

Ансгар сразу перешел к делу, и Большака вполголоса переводил его слова сидящим рядом с ним Овсеню, Велемиру и Смеяну, поскольку дома деловые разговоры, даже общаясь с русами, конунг предпочитал вести на родном языке. Может быть, это было его ответом на упрек Всеведы или просто проявлением патриотизма, который конунг не сильно проявлял на славянских ладьях. Дома же его поведение изменилось значительно. Но, возможно, родной язык конунг использовал потому, что в комнате присутствовали старосты всех виков и воины Дома Конунга. Им переводить со славянского было некому. Впрочем, обиды русы не почувствовали, принимая такое положение как должное.

– Я думаю, что-то незаметно, но достаточно сильно изменилось вокруг нас… – сказал Ансгар, когда уселись все, кроме слуг. – Мы по какой-то причине этих изменений не заметили, а они, судя по событиям, существенны и влияют на все, что будет происходить завтра и впоследствии. А Гунналуг точно чувствует все изменения, но никак, похоже, не может на них повлиять. Если учитывать его колдовскую силу, то можно предположить, что изменения носят серьезный характер. Мы же, к сожалению, не знаем, что происходит. Просто так, от великой любви к справедливости, колдун не запросил бы мира, а он прибыл именно за этим – он мир даже не просил, он его выпрашивал, хотя сам говорил про другое. По крайней мере, я все понял именно так…

– Он просто предал Торольфа Одноглазого, когда ему это стало выгодно, – сказал Хрольф, подтверждая слова своего конунга, но рассматривая событие с другой стороны. – Вопрос только в том, почему он его предал?

– Вообще-то я никогда не слышал, что Гунналуг имеет склонность к предательству, – продолжил Ансгар. – Обычно он старался поддерживать тех, с кем пошел в какой-то путь, до самого конца. И потому ему всегда верили. Но сейчас Хрольф прав. В данном случае он просто предал Торольфа. И после этого нельзя верить Гунналугу ни в чем. Нельзя верить даже в его уверения о желании жить со мной в мире и дружбе. Однако для нас главное понять, что толкнуло колдуна на предательство. Это должна быть достаточно веская причина.

Хаствит промычал вопросительно.

– Ах да… – спохватился юный конунг. – Я забыл, что не все наш разговор с колдуном слышали. Да-да… Короче говоря, дело обстоит так… Гунналуг приплыл якобы поздравить меня с возвращением и со вступлением в титул. И тут же, как добрейшей души человек, словно услугу пожелал оказать, предостерег от козней Торольфа Одноглазого, который нанял дварфов, чтобы выкопали под мой дом подземный ход. И даже сказал, сколько воинов послал Одноглазый на разбой, чтобы и меня убили, и дом разграбили. Вот этот самый дом, в котором мы сейчас сидим. Потом сообщил, где держит Торольф пленных славянских женщин и детей и где запер моего дядю ярла Фраварада. И все так, словно он действует просто из великой ко мне симпатии и потому, что он, как натура невинная, не терпит несправедливости. Три сообщения. Одно из них, как мы знаем, верное. Что касается двух следующих, то следует осторожно проверить. Именно осторожно, потому что всегда случается так, когда одно сообщение верное, невольно хочешь поверить и в остальные. А там может быть устроена хитрая ловушка. Гунналуг предатель, лжец, но одновременно и очень хитрый человек, и нам не следует забывать этого…