Но пересилил себя Всеслав, выбросил из головы глупые бредни. Деваться-то некуда! Отрезал своим ножом кус мяса, потянул в рот. На вкус вроде обычное мясо, слегка недожаренная оленина. И медовуха сладкая, крепкая, туманит голову с первого глотка и холодная, точно только что с погреба принесена.

– Вот и мило, вот и славно... – бормотал старец, подкидывал щепочки в костер. – Нравится тебе наше угощение?

Всеслав только кивнул – рот был набит. Некоторое время погодя, прожевав, спросил:

– Далеко я от деревни-то зашел?

Ответил ему тот рыжебородый, что помоложе, и голос его был, как завывание ветра в ветвях, как шум дождя по заколосившейся ниве... Древние чары послышались Всеславу в этом голосе, хоть сказал он совсем обычное.

– Да нет, недалече. Ты, видать, кружным путем шел. Али цветок папоротника искал, клад хотел откопать?

– Клад? – удивился Всеслав. – Нет, я просто так – шел, куда глаза глядят.

– А то смотри, в такую ночь все бывает. Можно и клад, коль захочешь. Боги нынче добрые...

Засмеялись все разом, а Всеслав отчего-то насупился. Старец, который тут, видать, за главного почитался, поднял свою чашу.

– Пьем во славу бога Купалы! – возгласил он. – Много у него дела сегодня, ходит он там, где люди справляют праздник – веселит их сердца, связывает души. Слава Купале!

– Слава Купале! – точно эхо, откликнулись остальные. Один Всеслав молчал, все также насупившись. Знал, что на рожон прет, надо бы тоже повторить здравицу. Но упрямство проклятое сильней оказалось разума.

– А ты что ж, не хочешь с нами пить? – тихонько спросил у него юноша. Всеслав покосился на него – по виду вроде как на пастуха похож. Угрюмо ответил:

– Я другому богу молюсь.

– Какому? – без злобы, только с интересом спросил юноша.

– Господу моему Иисусу Христу, – гордо отвечал Всеслав.

– Не слышал что-то, – встрял в разговор старец. – Новый какой-то?

Всеслав не нашелся, что ответить.

– Хороший бог-то, добрый? – допытывался старец.

– Самый хороший! – ответствовал Всеслав, настораживаясь, готовый в любую минуту дать отпор.

– А хороший, так и хорошо, – успокоено ответил старец. – Хорошему нужно молиться.

И стало тихо, и в этой тишине снизошел на Всеслава неведомый ему раньше покой. И в самом деле – о чем спорить? Хороший бог Христос, и Купала их тоже, верно, хороший, если все его так любят и славят. Подняв чашу, он залпом осушил ее до дна, и это не прошло незамеченным.

– Молодец, витязь! – вскрикнул сидящий рядом юноша. – А раз уж с нами пьешь и ешь, то может, скажешь, что за печаль у тебя на сердце?

– Откуда про то тебе ведомо? – спросил Всеслав ошарашено, и вокруг костра снова засмеялись.

– А вот как из лесу ты вышел, так тоска горькая была у тебя на лице. Думал, даже руки на себя наложить. Скажешь, нет?

– Была такая думка, – честно ответил Всеслав.

– Оттого-то мы тебя к себе и призвали, а ты откройся, не держи все в себе. Поделишься – и легче тебе станет. Авось, мы и поможем чем...

Всеслав грустно покачал головой.

– В сердечной печали разве кто помощник?

И не хотел говорить, да словно кто дернул его открыться. Или просто слишком долго все в себе носил, оттого и вырвалась сердечная тайна, как птица из клетки?

– Люба мне девица одна, а не знаю, люб ли я ей? Беда невелика на чужой-то глаз, а для меня – кручина горькая. Один я на свете, нет у меня никого, да и не было никогда. Боюсь, откажет она мне, и тогда что ж – в омут головой? Вот и хожу, таюсь. А недавно открыла она мне – есть у нее кто-то на сердце, и еще тяжелей стало.

– Вот оно что! – радостно воскликнул юноша, словно невесть что хорошее поведал ему захожий витязь. – Гляди-ка, Лада, это тебе заботы прибавилось!

Девушка, до того сидевшая тихонько у костра, легко вскочила и приблизилась.

– Мучит доброго молодца тоска-сухота сердечная? – заговорила, как запела она. – Иди со мной, не бойся, не бойся, иди...

Схватив Всеслава за руку, она близко-близко заглянула ему в глаза. Странные у нее были очи – огромные, раскосые, как у кошки, и зрачок же, как у кошки был.

«Ведьма!» – подумалось Всеславу, но сладкий покой, снизошедший на душу, не давал ей забиться в тревоге, пьянил, убаюкивал... Да и ничем другим не была девушка похожа на ведьму. У тех, вспомнил Всеслав рассказы покойной няни Ольги, космы растрепанные, кожа черная, липкая, взор безумный, речь несвязная. А эта светленькая, как свежее яичко, шея в вырезе белой рубашки белая, тоненькая, и смотрит девушка так ласково, так тепло...

Как малый ребенок пошел Всеслав за девушкой. Густой лес, ощетинившиеся колючками заросли расступились перед ними, и вскоре они оказались словно бы в лесной горнице. Ветви над головой сплетались в зеленый купол, небольшая полянка вся поросла мягкой, душистой травой и неведомыми белыми цветами. Ложе – холм с плоской, точно срезанной верхушкой, все устелено теми же сладко благоухающими цветами.

Лада легко подтолкнула Всеслава к ложу, и он сел, одурманенный запахом, очарованный всем происходящим. Он не думал, не тревожился, не боялся, он был счастлив в эту минуту и готов был принять все, что предложит ему теперь эта загадочная девушка с такими странными зелеными глазами. Опьяненный, расслабленный, откинулся он на изголовье и услышал над головой своей шепот, словно шепталась молодая листва, словно звезды клялись в вечной любви цветам...

Но это шептала Лада, и она приплясывала босыми ногами. Сначала невнятен был ее голос, и слова она произносила словно незнакомые. Всеслав ничуть не удивился, когда услышал музыку – сладкие звуки лились откуда-то издалека, из самой чащи, то удаляясь, то приближаясь... Никто бы не мог сказать, какой инструмент издает такие звуки. Они могли родиться только сами по себе, из тишины этой теплой летней ночи, из света полной луны, из нежного шепота листвы.

Песенка Лады стала яснее, будто в одно мгновенье научился Всеслав тому дивному языку, на котором пелась она.

– На темной горе, на неведомом холме лежит добрый молодец с девицей-тоской.

Как грусть-тоска впивается в него, в губыего алые, в щеки его румяные, так быладушка любила его, так бывпивалась в него. Так быона покою-роздыху не ведала, так бы она воздыхала о нем, о нем о единственном, о нем, о возлюбленном.

Под тайный напев, под сладкий голос забылся витязь, и виделась ему долина, залитая ясным утренним солнышком. Лежал он навзничь на светлых ромашках, и вдалеке пел ему чистый девичий голос о нежной любви, о нескончаемом счастии...

– Проснись же, ну проснись!

Всеслав с трудом разлепил отяжелевшие веки. Рядом стояла Лада – веселая и, видно, хмельная. Огляделся – не было уж ни волшебного лесного шатра, ни зачарованных цветов. Лежал он на своей постели в скромной избе. Но дева, явившаяся ему, не исчезла – глядела на него тем же сладким взором, только глаза у нее были другого цвета – синие, бездонные.