Вдруг Всеслав услышал шорох, оглянулся. На палубу вылез человек, под рукой держал гусли. Всеслав понял, кого видит перед собой – говорили, вроде есть на лодии певец знатный. Куда он плывет, зачем – неведомо, говорит сам, что за песней гонится. Так уж расхваливали его, но Всеслав не пожелал завести знакомство – мало он видел проку в песнях, да теперь и тяжко ему выносить компанию незнакомого человека.

Не хотелось отвлекаться от дум своих, да видно, придется. Так и вышло – заговорил с ним певец...

– А ты что, добрый человек, сидишь один?

– Так... – нехотя ответил Всеслав.

– Говорить не хочешь? А не хочешь, не говори, я не гордый. Вижу только – грустишь ты. Думаю, помогу-ка чем могу, грусть-тоску разгоню. Одна головня в поле гаснет, а две курятся!

Что-то дрогнуло в сердце у Всеслава при этих словах, но он ответил:

– Ступай себе, певец. Моей тоски ты не разгонишь.

Но он, человек-докука, еще ближе подошел, стал лицом к лицу.

– Ты что ж, Всеслав, – сказал тихонько. – Не признал меня, что ли?

И словно в темной горнице зажгли огонь – вспыхнуло воспоминанье. Некоторое время Всеслав стоял еще, качая головой.

– Ивашка! Да ты ли это?

– Кто ж, как не я! – засмеялся певец. – Я-то тебя враз признал. Таких богатырей на свете – раз-два и обчелся.

Всеслав, забыв на миг свою печаль, жал другу руки. Вот уж кого не чаял видеть! Иван, воин Иван, с которым служили князю Игорю, который пропал невесть куда, когда Всеслав воротился из полона! И все тот же балагур веселый, сыплет шутками-прибаутками, крепко обнимает Всеслава.

– Куда тебя Господь несет? – заспрашивал Иван после первых приветствий. – Аль богу помолиться захотел? – и, видя удивленный взгляд Всеслава, засмеялся: – Аль не знаешь – кто в море не бывал – досыта богу не молился!

Всеслав усмехнулся.

– Я уж и намолился, и наплакался. Расскажу я о себе, потом только. Невесел будет мой сказ. Ты-то куда?

– А куда глаза глядят! – снова засмеялся Ивашка. – Кто меня знает, говорит – за песней гонюсь.

– Да, мне то же самое сказали, – улыбнулся Всеслав. – Только не чаял я тебя увидеть.

– Да я и сам опешил! Смотрю – что за диво? Да скажи ты мне, куда едешь?

Слово за слово – Всеслав рассказал ему свою беду. С горящими глазами слушал его Иван, жал ему руку.

– Да, брат, у тебя вся жизнь, что песня... – молвил, когда Всеслав замолчал. – И сочинять не надо. Вот что: бери-ка меня с собой! Вдвоем-то, оно сподручней.

Всеслав ушам своим не поверил.

– Что вытаращился? Я правду говорю! Мне все равно делать нечего, плыву, куда ветер задует. А тут тебе пособлю... Берешь?

– Беру! – вскричал Всеслав. – Да только ты знай: покою со мной нет и не будет.

– Да я покою и не ищу, а только песен. Хочешь послушать?

Всеслав нехотя кивнул. Ему хотелось теперь говорить о себе, о своих горестях и надеждах, и Иван понял это.

– Да ты послушай. Оно и тебя касаемо...

Мягко легли на струны пальцы – пальцы воина, закаленного не в одном бою, но какие же нежные звуки полились из-под них! Иван закрыл глаза...

– Не пристало ли нам, братия,

Начать старым складом

Печальну повесть о битвах Игоря,

Игоря Святославовича!

Всеслав слушал, и давно минувшее вставало перед ним...

– Русские поле щитами огородили,

ища себе чести, а князю славы.

В пятницу на заре потоптали они полки половецкие...

Слезы брызнули из глаз, когда тихо, горько запел Иван про русскую землю, что уж скрылась за холмами... Всколыхнулась память, обожгла сердце, и новая надежда родилась в нем.

Может, и не столь уж несчастна его, Всеславова жизнь? Всяк человек надеется найти свое счастье, всякому светит его звезда, да в чем счастье – немногие знают. Сладко есть, мягко спать?.. Нет, не в этом оно, счастье-то!

Разве не счастье – эта тихая ночь на корабле, эта прекрасная песня, которая поется и для него, и о нем? Разве не радость – этот свет надежды впереди? Окрыленный своей думой, смотрел Всеслав вперед ясными глазами, и горел-вспыхивал у него на пальце обережный перстень...