Незаметно для себя самой Лада ускорила шаг – так не хотелось идти рядом с этим человеком. Но Кузьма приметил это.

– Куда заторопилась, милушка? – спросил ласково, а все равно как медведь рыкнул. – Мы, кажется, соседи еще, нам в одну сторону. Вдвоем идти и веселей, и безопасней. Иль не так?

– Так, – коротко ответила Лада, прямо глянув на Кузьму. – Да только ежели у нас с тобой прежний разговор пойдет – лучше бы мне одной идти.

– Отчего ж так? – прищурился на нее Кузьма. – Ишь, шустрая, упредила меня. А я-то как раз собирался прежний разговор с тобой завести.

– И напрасно! – гневно ответила Лада. – Мое слово верное.

– Да отчего ж ты, милушка, не хочешь за меня идти? Мне ты давно люба. Живу я крепко, все в дому есть. Иль боишься, обижать стану? Не бойся!

– Ничего я не боюсь, – отвечала Лада. – Да только не по сердцу ты мне. И хватит уж об этом!

– Откуда ж ты знаешь, по сердцу, аль нет? Вот кабы обнял бы я тебя, да прижал к своему жаркому сердцу, да приласкал бы – тогда б и поняла, каков я мужик. Так ведь у вас, девок? Кто пожарче приласкает, тот и друг сердешный?

– Не так, – сухо сказала Лада и опять заторопилась, но Кузьма вдруг облапил ее сзади, сжал так, что кости захрустели.

– Вот так ласки у тебя! – гневно крикнула девушка, а Кузьма, схватив ее, как перышко, кинул на землю, навалился сверху. Ахнув, Лада руками оттолкнула красное, склонившееся к ней лицо, но Кузьма держал крепко, громко сопя, рвал на ней одежду.

Не сладить бы Ладе с разгоряченным мужиком, да одно спасло – была она тонкая, как былиночка, и верткая, как змейка. Вывернулась из-под навалившейся туши, оттолкнула со всей силы тянущиеся к ней жадные руки и опрометью кинулась бежать по тропинке. На помощь не звала – некому было помочь в такой глуши, бежала так, как только могли нести ее молодые, легкие ноги.

Заплакала только возле деревни, в светлой березовой роще. Плакала от обиды, не от страха. Такого не случалось на ее памяти в деревне, а ведь если б что и случилось, так знали бы все, деревенька-то маленькая! Случалось, шалили парни, срывали украдкой поцелуй с сахарных уст, получали в ответ звонкую затрещину, но никто это за обиду не принимал, все смеялись только. Смеялась и девка, и парень смеялся, потирая ушибленное место. Оба понимали – как не пошалить молодым? Но чтоб вот так...

Значит, это она, Лада, такая дурная, значит она сказала или сделала что-то, отчего этот медведь решил, что с ней так вольно можно обратиться! И от этой мысли еще пуще расплакалась девушка, и так, плача, она ворвалась в свою избу.

Всеслав, закончив труды праведные, сидел за столом, вырезал что-то ножом на куске дерева. На вбежавшую Ладу воззрился с ужасом – одежда ее была порвана, вся в беспорядке, косы распустились и расплелись, на лице глубокая кровавая царапина, следы слез... Девушка ничком бросилась на ложе и зарыдала еще громче, надрывней.

– Что с тобой? – спросил Всеслав и, не сдержавшись, закричал:

– Что с тобой, ну скажи же мне!

Сквозь бурные рыданья едва разобрал отрывистые слова:

– Кузьма-сосед... В лесу снасильничать хотел... Еле вырвалась от него, проклятущего...

Всеслав потемнел лицом. Всякое случалось в жизни его, но такого лютого гнева не приходилось испытывать. Молча встал он, не пытаясь даже утешить девушку, пошел к выходу.

– Куда ты, Всеслав? – спросила девушка, подняв заплаканное лицо.

Но Всеслав не ответил. Тогда Лада, обуреваемая дурным предчувствием, вскочила и кинулась за ним. Так и есть – Всеслав направлялся в сторону дома Кузьмы, а в руке у него был топор. Молча Лада догнала его, схватила за руку и после минуты молчаливого сраженья Всеслав разжал ладонь. Топор оказался в руках девушки. Все так же молча Всеслав посмотрел ей в глаза, хотел что-то сказать, да только махнул рукой.

Затем поднял здоровенный кол, оставшийся после починки забора, и все так же устремленно пошел к соседскому дому.

У Лады подогнулись ноги и она села прямо на землю, снова зарыдала.

– Заступник мой, заступник! – повторяла она сквозь слезы. Потом поднялась и, шатаясь, пошла к дому. Но не успела она и лица ополоснуть после долгих слез, как со двора донеслись крики, какой-то невнятный шум, и дверь распахнулась.

На пороге стоял Всеслав и улыбался. Но он был не один. Рядом с ним на коленях стоял Кузьма. Голову ему держать было очень неудобно, потому что Всеслав вклещился ему в окладистую бороду.

– Да что ж это! – ахнула Лада, еле сдерживаясь, чтоб не засмеяться.

– А это он прощенья просить пришел, – спокойно сказал Всеслав. – Покаялся передо мной, как на духу. Очень, мол, жалею, что таким дураком родился, и матушка в детстве головкой вниз не раз роняла. Так, что ли? – грозно вопросил Всеслав у своего пленника. Кузьма закивал головой.

– Ну, проси! Иль ты и слов таких не знаешь? Тогда повторяй за мной: прости меня, госпожа...

Лада не выдержала и фыркнула.

– Прости меня, госпожа... – гнусаво повторил Кузьма, и тут только Лада заметила, что вся правая сторона лица заплывает у него под огромным синяком.

– Христа ради... – продолжал Всеслав.

У Лады округлились глаза, да и Кузьма тоже обомлел.

– Ну! – Всеслав тряхнул его за бороду.

– Х-христа ради, – послушно повторил Кузьма, и Лада не выдержала. Звонкий девичий смех зазвучал в избе, и Всеслав, поняв свои слова, тоже расхохотался, выпустив Кузьму. Тот шустро вскочил и кинулся в двери, а вслед ему звучал торжествующий смех.

– Сарафан хороший испортил, собака такая! – громко возмущалась Лада в своей светелке, куда Всеславу доступа не было.

– Так давай я к нему еще разок схожу! – с готовностью предложил Всеслав.

– Ох, не надо, и от первого раза чуть смехом не уморил! Я его теперь-то и видеть спокойно не смогу – все буду вспоминать, как он именем твоего бога прощения просил.

Лада вышла из светелки в другом, ярко-красном сарафане, но на лице ее уже не было улыбки.

– Вот о чем мы с тобой, витязь, не подумали. Уедешь ты по весне – а если он мне мстить за свой позор станет? Тогда-то за меня заступиться некому будет. Дед, хоть и жрец верховный, да силушки в нем немного, и помирать к тому ж готовится. Как тогда быть?

– Эк о чем думаешь – о весне! – воскликнул Всеслав. – До весны-то еще сколько времени.

Лада только вздохнула. Не вышло у нее выманить Всеслава на любовный разговор своей девичьей хитростью, как дед Костяш советовал. Однако приметно было, что Всеслав призадумался.

Под вечер Всеслав собрался проведать скотину. Лада раньше делала это сама, но не так давно в овчарню повадился волк. Хитрый был зверь и матерый, зря не портил скотину, ухитрялся каждый вечер утаскивать по одной овечке через большую дыру, что прорывал под стеной. Вот уж три дня назад, каждое утро, Всеслав, ругаясь, забивал и засыпал подкоп, но на следующее утро он опять зиял черной пастью, а Лада недосчитывалась одной из своих овечек.