— Простите, я… Императрица не приняла бы отказа.

Маркиз снова успокаивающе провел пальцами по щеке, заставив оборвать объяснения.

— Конечно нет, — тепло улыбнулся одними уголками губ, заверив: — Однако, Ольга… в этом вечере есть и толика хороших новостей.

В глазах его сиятельства зажглись задорные искорки, которых я не видела уже очень давно, а сам он внезапно стал похожим на мальчишку, спрятавшего за спиной крошечного щенка.

— Правда? Вы о чем?

Улыбка маркиза стала шире. Убрав непослушный локон с моего лица, он поведал:

— Цесаревич сообщил мне, что ваш отец пошел на поправку. Еще несколько дней — и он придет в себя.

Едва сдерживая радость, с нетерпением спросила у его сиятельства:

— Можно мне увидеть его?

Николай Георгиевич испытующе смотрел на меня всего с минуту, после чего позволил себе еще одну мальчишескую проделку.

— Пожалуй. — Почти невесомое касание губами ладони. — Прямо сейчас его перевозят на госпитальной карете в особняк герцога Соколова в Петергофе. Доставить вашего отца в загородное поместье пока, к сожалению, нельзя: состояние еще слишком нестабильно. Но это всего на пару дней, после которых он прибудет в нашу резиденцию. Ваш дед, к слову, согласился его сопровождать.

Едва не запрыгав от радости, сжала ладонь господина Левшина, горячо поблагодарив:

— Спасибо!

— Пожалуйста, Ольга. — Маркиз снова стал серьезным, чтобы заручиться моим обещанием: — И да, если до конца вечера вы будете вести себя хорошо, я позволю вам навестить их. Мне самому придется вернуться в министерство по срочным делам, но, думаю, одну ночь вам все же можно будет провести в родовом особняке деда. Что скажете?

Остаток раута я старалась во всем угодить супругу. И когда он повел меня в первом вальсе, ослепительно улыбнулась:

— Вы подарили мне чудесный вечер, Николай. Спасибо!

— Правда? — лукаво поддел муж, чуть сильнее прижав меня к своему торсу. — Очень рад, моя дорогая.

Заинтересованные взгляды, бросаемые в нашу сторону придворными господами, почти болезненно ощущались кожей, а несколько раз слишком уж любопытные пары едва ли не сталкивались с нами в танце. Лишь природная грация маркиза наряду с четкостью выверенных, грациозных движений спасали ситуацию.

В перерыве между танцами господин Левшин угостил меня бокалом шампанского, после чего снова закружил в вальсе. И, несмотря на придворный этикет, не позволил принять ни единого приглашения, заверив претендентов на танцы в том, что моя бальная книжка уже заполнена.

— Это неприлично, — с шутливой серьезностью укорила я супруга, когда его рука в очередной раз уверенно легла мне на талию. — В конце концов поползут совершенно неприглядные слухи…

Маркиз приподнял одну бровь, выразив этим степень своего недоверия:

— Правда? Наподобие тех, о которых вас спрашивала императрица? — Заметив мое смущение, он тут же попытался галантно исправить ситуацию: — Среди высоких родов, Ольга, слухи столь же привычны, как частая смена туалетов. Не обращайте внимания.

Внутренне согласившись с господином Левшиным, я решила насладиться танцем, намеренно пренебрегая любопытными взглядами и короткими шепотками, все еще долетавшими до нашей пары. Впрочем, если всего этого не замечать, светский раут можно было считать вполне приятным.

Напрочь забыв о болезненном инциденте с кровной клятвой, я совсем не заметила, как время приема подошло к концу.

Прохладный ночной ветер охладил разрумяненные щеки, пока супруг вел меня сквозь великолепный парк к дальним фонтанам — месту, с которого гостям было позволено открывать стихийный переход.

Огненный портал раскрылся в петергофском доме деда, прямо посреди привычной с детства спальни. Маркиз помог снять плащ, ненадолго задержав ладони на плечах, и с сожалением заметил:

— Похоже, сегодня мне впервые придется нарушить данное слово. — Он чувственно поцеловал мою раскрытую ладошку, задержав губы чуть дольше положенного.

А ведь я начинала привыкать не только к нему самому, но и к его прикосновениям, становившимся крайне приятными. Быть может, даже больше: что-то внутри меня замирало в предвкушении, когда господин Левшин вот так останавливался рядом, окутывая уютным облаком тепла.

Удивленно приподняла бровь, едва ли понимая, о чем говорит супруг.

— Обещание о продолжении вечера. Помните, маркиза? — Он довольно улыбнулся, разглядев на моем лице тень смущения. — Похоже, его придется отсрочить… скажем, до рассвета. Что думаете?

Обещание господина Левшина пробежало дрожью по коже, отозвавшись в груди острым предвкушением. И осознание этого стало сродни… запретной сладости, безмерное удовольствие от обладания которой могло сравниться лишь с горячим стыдом за содеянное.

Легко разгадав мои мысли, Николай Георгиевич вновь заставил меня взглянуть на него. В теплых карих глазах заплясали искрящиеся чертики, снова превращая чиноначальника особого кабинета в моего супруга.

Моего?..

Оступившись, я почти упала, но крепкие объятия господина Левшина прочно удерживали. Вожделенно коснувшись губами крошечной ямки внизу шеи, он продолжил прокладывать цепочку из нежных поцелуев к плечу, с которого мигом взобрался к самому уху:

— Мне кажется, у нас с вами появилась чудесная семейная традиция: встречаться на рассвете в вашей постели после долгих и весьма утомительных приключений. Верно, моя дорогая?

— Вы… правы, — смущенно откликнулась я. — Вот только от последующих утром препирательств я бы с удовольствием отказалась.

Маркиз весело рассмеялся, нежно прикусив тонкую мочку, хранившую его подарок:

— Как скажете, маркиза. Что ж… вы все помните: из дома не выходить, камни не снимать и дожидаться меня в постели. Обещаете?

Я кивнула, спрятав разгоряченное лицо у него на груди. Но это не удовлетворило маркиза, тут же приподнявшего мое лицо в ладонях, заставив встретиться с ним взглядом:

— Похоже, нам с вами придется научиться разговаривать, моя дорогая. А потому еще раз: обещаете?

— Обещаю, — полушепот-полустон.

И огненный маг растворился в буйном пламени, напоследок коснувшись меня губами.

Я проследила глазами за тихим ходом часовых стрелок, стремящихся почти к двум часам ночи. С огорчением поняла, что встречи с дедом придется ждать до самого утра, но вот повидать отца, до сих пор находившегося без сознания, было возможно.

Не став пока переодеваться, прошла по коридору, разбудив свою горничную. Попросила ее согреть мне немного молока, уточнив, где расположена комната отца. И, тихо приоткрыв дверь, прошла внутрь и коснулась губами прохладного лба.

Впервые за последние восемь лет я была так близка к нему. И впервые понимала причины его поступков. Глядя на полузабытые, изможденные последними испытаниями черты, вдруг явно осознала: гой детской обиды, что жила во мне все время пребывания в Хвойном, больше нет.