– А Ванесса?

– Полицейские тебя обо всем расспросят, когда ты будешь в состоянии говорить. Как ты считаешь, ты сейчас готова, деточка?

– Да. Ну пожалуйста, скажи мне, Ванесса сильно пострадала? А что с Криспином, почему он кричал о своей матери?

Это все его вина. От начала до конца.

– Его мать не пристегнулась и вылетела через лобовое стекло. Об этом полиция и хотела с тобой поговорить. Что произошло, деточка? Вы переходили дорогу?

– Мы только… начали переходить. Китти… Китти не хотела держать меня за руку. И тут… из-за поворота… прямо на нас вылетела машина Райтов, с буквой «Л» на номере…

Дэвид сжал кулаки:

– Я убью этого щенка!

Я почувствовала неладное. От меня что-то скрывают.

– Ванесса тоже в коме?

Мамины глаза наполнились слезами.

– Фасолинка, мне очень жаль…

Это прозвище мама придумала, когда мы еще жили вдвоем.

– Ванесса погибла. И мама Криспина тоже.

Погибли? Обе?! Я буквально окаменела, когда услышанное дошло до сознания. Этого не может быть!

Потому что если это так, то на моих руках кровь. А на душе смертный грех.

Что скажет мама, когда узнает правду? Ведь это вопрос нескольких часов.

Когда Китти придет в себя, она всем расскажет, что произошло.

Нам позволили посмотреть на нее через стекло отделения интенсивной терапии, но внутрь входить запретили. Китти занимались сразу несколько врачей. Они часто поглядывали на монитор, время от времени издававший противный писк.

– Не волнуйтесь, – на ходу сказала нам медсестра. – Пищит, если показатели выше нормы. Обычно все само выравнивается.

А если не выровняется?

Я видела, что мама и Дэвид тоже подумали об этом, но никто из нас не хотел произносить это вслух. Мы стояли у стекла и держались за руки: я в середине, мама слева, Дэвид – справа. Мы впервые оказалась так близко друг к другу. Для этого нужно было произойти несчастному случаю с Китти.

Это всего лишь вопрос времени…

Пронзительный писк усилился. Что-то не снижалось до нормы.

Понизилось!

Мы одновременно выдохнули с облегчением.

Китти лежала на кровати, опутанная проводами. На голове у нее была шапочка из бинтов, похожая на белый младенческий чепчик, и из-под нее тоже выходили провода. Лицо закрыто повязкой, левая рука туго перемотана.

Мимо нас провезли каталку, на которой лежала женщина с серым лицом, не старая и не молодая. Глаза закрыты, в руке игла капельницы. Ее увезли в боковую палату. Другая каталка проехала в противоположном направлении. В больнице царила обстановка спокойной четкости, точно маленькое общество жило своей жизнью. Мир держится на кончиках пальцев врачей, и лишь изредка судьба приводит нас в эти стены.

Нет ничего важнее жизни, поняла я, глядя на Китти. Почему я не понимала этого раньше? Совсем недавно я мечтала, чтобы сестра умерла, а сейчас молилась, чтобы она выжила. Я готова была простить пренебрежение и оскорбления, только бы она очнулась и мы снова зажили вчетвером.

Монитор снова заверещал. Мы затаили дыхание, ожидая, что сигнал стихнет, как в прошлый раз. Но писк продолжался, становясь громче и настойчивее.

– Что происходит? – не выдержав, закричала мама.

– Все нормально, – отрезал Дэвид, будто убеждая в первую очередь себя.

– Сигнал тревоги, – напряженно сказала одна из медсестер.

В палату вбежал человек в белом халате. Нас попытались вывести, но мама ничего не желала слушать.

– Что происходит? – буквально рычала она, как тигрица, защищающая своего детеныша.

– Судя по всему, тромб, – с жалостью ответил врач. – Мы делаем все, что можем.

Медсестра в полосатом голубом халате предложила нам чай. Никто из нас не взял стакана.

– Не дайте нашей дочери умереть, – взмолился Дэвид.

Умереть? Нет! Китти не может умереть! Но в этот момент меня волной захлестнули мысли о том, чего я не хотела признавать.

Это была мысль, что в случае смерти Китти я выйду сухой из воды.

С тромбом удалось разобраться – не помню, сколько времени это заняло. Вообще время в больницах течет по-своему. Тянется, тянется, а потом глянешь – за окнами темно, а ты думала, еще день.

– Будут ли последствия от этой травмы? – спросила мама.

Человек в белом халате замялся. Под глазами у него были большие мешки.

– Боюсь, пока рано об этом говорить.

Я ощутила одновременно облегчение, надежду и страх.

Неопределенность была хуже всего.

– Знай мы тяжесть ее состояния, – не выдержал Дэвид, когда мы ехали домой, – нам проще было бы морально подготовиться…

Я понимала, о чем он. Но я уже жалела, что согласилась съездить домой переодеться и отдохнуть, а мама осталась с Китти.

Ехать в машине с Дэвидом было неловко. Он все требовал от меня «изложить последовательность событий», пока мне не показалось, что голова вот-вот взорвется.

– Прекратите! – закричала я наконец. – Вы что, не понимаете, что я больше не могу?

Лицо Дэвида сморщилось, и, к моему ужасу, он заплакал. Я невольно сочувственно тронула его за руку, лежащую на руле.

Первое, что мы увидели, открыв дверь, – новенькие бирюзовые кроссовки Китти (такие же, как у Ванессы). Они стояли на полке для обуви, теперь они не нужны.

– Она их так и не надела, – прошептал Дэвид.

Я побежала на второй этаж и распахнула дверь в комнату сестры. Может, она здесь? Может, авария мне померещилась? Дрожа, я оглядывалась. Школьная блузка, брошенная на пол. Журнальчик для подростков с круглым следом от кофейной кружки. Изрисованные листки на письменном столе. Постер SClub 7 над кроватью. На туалетном столике плюшевый мишка и тюбик туши для ресниц. Все на месте.

Кроме Китти.

«Помоги мне, Эли! – почти услышала я ее голос. – Ты же можешь, я знаю!»

На разбирательство по делу Ванессы я не ходила – женщина-полицейский сказала, что достаточно будет зачитать мои показания. Зато мама и Дэвид вернулись с красными, заплаканными глазами и пустым взглядом.

– Бедняжка, – всхлипнула мама. – Скончалась от множественных травм, как и миссис Райт.

– Главное, что будет суд, – вспылил Дэвид. – Придется подождать, но зато этот паршивый щенок не выйдет под залог. Хоть что-то.

Настал день похорон.

– Что подумают люди, если ты не пойдешь? – сказала мама, когда я попросилась остаться у постели сестры. И я, примерная Элисон, сдалась. Знали бы они…