– И что придумали?

– Ничего.

Лгунья, лгунья…

К моему облегчению, он сменил тему.

– Скажите, – начал он, – а как там в тюрьме?

С тех пор, как я начала работать в Арчвиле, я уже убедилась, что этот вопрос интересует поголовно всех – от мамы до секретарши колледжа. Но дело в том, что это сложно описать, если вы не дышали воздухом тюрьмы, пропитанным отчаянием, унынием, подспудным гневом…

– Как в иной вселенной, – ответила я.

– Заключенным там очень плохо?

Большинство из тех, кому я сказала, где подрабатываю, спрашивали, опасны ли заключенные. Свинцовый Человек и сам спросил, когда впервые узнал об Арчвиле. Но вопрос, плохо им там или хорошо, невольно заинтриговал. По-моему, я об этом еще не думала.

– Некоторым – да. Но другим комфортнее за высокой стеной, чем на воле.

Он нахмурился:

– Что вы имеете в виду?

Я вспомнила похожего на бульдога ученика, который, держа карандаш в толстых пальцах, рассказывал, как совершил побег перед самым освобождением, чтобы получить новый срок.

– Многим просто некуда идти – родственников не осталось. Они боятся выйти за ворота и оказаться в одиночестве.

– Печально.

– Есть даже убийца, убежденный, что он мой отец, – сболтнула я.

Свинцовый Человек рассмеялся:

– Вы шутите!

– Нет. И у меня из головы не идет – что, если он не лжет?..

Свинцовый Человек в недоумении свел брови.

Я рассказала о Стефане, который много обо мне знает, начиная от имени и кончая лавандовой водой, которой душимся и мама, и я. Свинцовый Человек покачал головой:

– Преступники умеют добывать подобную информацию. Это ничего не значит.

Его рука погладила меня по бедру – медленно, нежно.

– Я знаю.

Разве я не говорила себе буквально то же самое? Но приятно же услышать подтверждение от человека, которого я уважаю.

Уважаешь? Или у тебя к нему иные чувства?

Он снова заговорил. Глубокий, бархатный голос пробудил во мне желания, о существовании которых я и не подозревала – вернее, испытала однажды и думала, что они пропали навсегда.

– Мне кажется, когда жизнь так бьет, невольно начинаешь придумывать страхи. Вам нужно расслабиться, Элисон.

Его пальцы откинули мои волосы, а губы приблизились к моим.

Я жадно ответила на поцелуй, забыв обо всем на свете, и это было прекрасно.

Когда на следующее утро я оделась, то, кроме брюк и скромного верха, не забыла и о лице: я нацепила улыбку. В тюрьме нужно излучать уверенность. Меня невозможно смутить, даже если назваться моим отцом. Конечно, сегодня после чудес прошедшей ночи мне легче улыбаться. Единственным, что немного охладило восторг, стала необходимость Клайву рано уезжать.

– Снова лечу за границу, – с сожалением сказал он, целуя меня в губы. – Позвоню, как только вернусь.

Так вот каким должен быть нормальный секс! Не тем унижением в летнем домике, но актом любви, страстным и вместе с тем нежным. Как мне дождаться следующей встречи?

Нужно побольше выяснить о Стефане. Не то чтобы я поверила его диким притязаниям, но мне интересен этот человек. Может, говорила я себе по дороге в тюрьму, удастся что-нибудь разузнать, не вызвав подозрений.

– У меня в классе есть некий Стефан, – небрежно сказала я одному из охранников в обеденный перерыв.

– А, старикан с палкой, который лежал в больничке? Говорят, он недолго протянет.

Значит, Стефан действительно болен? Меня кольнуло недоброе предчувствие.

– А вы не знаете, за что он сидит?

Охранник, жадно уписывая сосиски с бобами, отозвался:

– Лучше не знать, а то еще перепугаетесь, работать не сможете…

У меня осталось ощущение, что именно об этом он и мечтает.

– Сердобольная дура, ах-ах-ах, – донеслось до меня, когда он вместе с другим охранником выходил из столовой. – Приперлась сюда работать, и на что она только надеется!

Я и сама уже не понимала. Клайв восхищался моей «храбростью», но я всерьез подумывала уволиться отсюда, пусть даже это означает остаться на мели. Теперь, когда Китти переехала к Джонни, мне не придется платить свою часть за дом инвалидов – его родители уж точно не оставят молодых. Из головы не шло предупреждение Стефана: «Это плохое место, Эли. Ты в опасности».

Я поклялась себе сегодня же поговорить с мамой по телефону. Перескажу ей слова Стефана, она ответит (иначе и быть не может), что он лжет, и тогда я пойду прямо к начальнику тюрьмы. Пусть этот преступник стар и болен, но нельзя же такое спускать! Правда, он поклялся, что не имеет отношения к анонимным запискам, но раз у него хватило хитрости перевестись в Арчвиль, значит, он способен на все!

Правда, нельзя исключать и другой вариант, о котором я боюсь даже думать.

Июль 2001 г.

Неужели это моя сестра? Эта бесформенная груда в луже крови, медленно пропитывающей синюю школьную форму? Скрипичный футляр упал у самой головы, слетевшая с ноги начищенная туфелька приземлилась рядом. Я подползла и прижалась к ней стремительно опухающей щекой. Если туфелька цела, значит, и Китти тоже. Я же в порядке – машина лишь отбросила меня в сторону. Я только дышу с трудом, и очень болит разбитый нос, но я же в сознании!

Должно же быть какое-нибудь предупреждение свыше, дурное предзнаменование, прежде чем привычная жизнь разлетится на мелкие осколки! Может, ничего серьезного не случилось, и Китти сейчас встанет, промокнет кровь на форменном платье, оботрет туфли и скажет с нахальной усмешкой:

– Что, купилась? Ладно, не скажу я маме. Твоя тайна умрет вместе со мной.

Но сестра неподвижно лежала на асфальте.

Единственное утешение – ее грудь слегка поднималась и опускалась.

Я боялась ее трогать из опасения навредить.

Главное, жива, слава богу.

Я сидела на бордюре и плакала от несказанного облегчения. Жизнь без сестры, какой бы несносной ни была малявка, я представить себе уже не могла.

В сторону Ванессы я боялась даже взглянуть.

Май 2017 г.

На следующий день в тюрьме царила особая атмосфера, точно воздух пропитался едва уловимым, но отчетливым запахом. Что-то произойдет – это чувствуешь кожей, немного поработав в таких заведениях. Порой мне трудно поверить, сколько всего произошло с тех пор, как я впервые вошла в ворота Арчвильской тюрьмы, и насколько изменилась я сама.