— Чего мне перед тобой темнить? — удивился Симай. — Ты мёртвый, Баро, и табор твой мёртвый. А я живой. Опять же, сам видишь, не таборный я цыган, одиночка. И не простой одиночка — кэрдо мулеса. Лаве и золото люблю, врать не стану, но ещё больше люблю идти, куда хочу и делать что хочу. И чтоб не просто так, а с интересом. А интерес у меня нынче такой. Ты рассказываешь, что с Андреем случилось и как ему и мне вместе с ним попасть туда, откуда он сюда, к нам, пришёл. За это мы с ним вас похороним по-христиански, чтобы обрели вы наконец долгожданный покой.

Вот так кэрдо мулеса, подумал Сыскарь, покосившись на Симая, не ожидал. Это ж какую жажду приключений нужно иметь в душе, чтобы решиться на подобное? Я бы точно не смог. Или смог? Но только в том случае, если б припёрло под самые рёбра. Или в сырую землю, или вперёд в будущее. Эге! Вот и ответ, возможно. Откуда мне знать, что этот цыганский ухарь, охотничек на оборотней да упырей, натворил? Эвон, от богатого клада заговорённого, полного золота и драгоценных камней, отказался! Где такое видано? И это цыган, профессиональный авантюрист, можно сказать. Ох, чую, что-то здесь не так. Впрочем, мне по фигу. Главное, наши интересы на данный момент совпадают. А там видно будет.

Он и не заметил, как ближе к ним постепенно стянулся весь табор. В тишине, освещённые языками пламени и звёздным светом, не отбрасывая теней, стояли вокруг костра молодые женщины и мужчины, старики и старухи, подростки, дети. Стояли и смотрели. Молча ожидая, что скажет их главный — Баро.

Баро думал. Сыскарь достал сигарету, вынул из костра горящую ветку, прикурил.

— Табак? — потянув носом, осведомился Баро.

— Табак.

— Угостишь?

— Держи. — Он протянул старому цыгану сигарету и показал. — Вот этот конец в рот, а с этого прикуриваешь. Называется сигарета.

— Си-га-рета, — повторил Баро, прикурил, затянулся, выпустил дым. — Слабенький табак, — сделал вывод, — но вкус есть.

— Чем богаты, — сказал Сыскарь.

— Спасибо. Мёртвым трудно раздобыть табак. Мёртвым всё трудно, что легко живым. Курить, пить вино, веселиться, любить женщин.

— Не жалоби нас, Баро, — сказал Симай. — Наши сердца полны к вам сочувствия. Но уговор есть уговор.

— Мы ещё ни о чём не уговорились. Почём я знаю, обманете вы или нет?

— Мы в равном положении, — сказал Сыскарь. — Обоюдное доверие — необходимое условие любой сделки. Разве не так? Поэтому, я считаю, нам следует довериться друг другу.

— Пожалуй, — кивнул старый мёртвый цыган. — Пожалуй, ты и прав, странный пришелец. Без доверия мы не сдвинемся с места. Что ж, — он прикрыл глаза и сделал затяжку. — Попробуем. Всё равно нам терять нечего по большому счёту.

— Так и я об этом толкую! — повеселев, воскликнул Симай.

— Помолчи немного, кэрдо мулеса, ладно? — попросил Баро. — Хороший ты цыган, но язык твой тебя когда-нибудь погубит. Много болтаешь.

— Так ведь есть о чём, а? — подмигнул Симай и засмеялся. — Всегда есть о чём поговорить с хорошими людьми! Всё, всё, Баро, молчу. Молчу и слушаю.

— Лила! — Баро махнул рукой, подзывая кого-то. — Иди сюда, ты нам нужна.

Из задних рядов вышла молодая цыганка в длинной лоскутной юбке, блузке с открытым воротом, богатым монистом на шее в три ряда, браслетами на тонких запястьях. Встала перед Баро, уперев кулаки в крутые бёдра, тряхнула чёрными кудрями, сверкнула белозубой улыбкой.

— Здесь я. Что надо?

Рядом судорожно вздохнули.

Андрей бросил короткий взгляд на Симая. Рот кэрдо мулеса был приоткрыт, глаза, не мигая, безотрывно смотрели сквозь пламя костра на молодую цыганку.

Опа, мысленно почесал в затылке Сыскарь, кажется, попал Симай Удача. Что теперь будет? Она же мёртвая. Хотя, с другой стороны, он тоже не от живого отца рождён. Тут у них, гляжу, живые с мёртвыми так перепутались, что уже не сразу и разберёшь, что к чему. Или, действительно, это я их притягиваю? Оборотни, сам Симай, мёртвый табор, ещё вампир какой-то ожидает… Если дальше так пойдёт, то, пожалуй, и встреча с каким-нибудь Вием не покажется слишком фантастической… Ох, разбудите меня кто-нибудь. Пожалуйста. Он потряс головой, докурил в две затяжки сигарету до самого фильтра и бросил окурок в костёр.

— Ты не спишь, — сказала ему Лила. — Даже не надейся. Но впереди не так плохо, как тебе кажется. — Она подошла ближе, села рядом прямо на траву, подогнув по-турецки ноги, протянула руку, сказала нараспев. — Позолоти ручку, молодой красивый, всю правду тебе расскажу, спасибо потом скажешь, не раз вспомнишь добрым словом цыганку Лилу!

Сыскарь достал бумажник, раскрыл. Одна пятитысячная, пара тысячных купюр, несколько сотенных и мелочь. И — вот они — уже заработанные им тут деньги: два новеньких серебряных рубля с профилем императора Петра Первого на одной стороне и четырьмя литерами «П», переплетёнными в виде креста, на другой. Четыре гривенника — десятикопеечных монеты и два пятака. Всего — два рубля с полтиной. Цена головы оборотня.

Она же мёртвая, а мертвецам бабки ни к чему, промелькнула было здравая мысль, но закрепиться не успела. Поддавшись импульсу совершенно иной направленности, Сыскарь положил на ладонь цыганки сначала серебряный петровский новенький рубль, а затем, совершенно уже непонятно, почему — две тысячные бумажные купюры из его времени.

— Этого хватит? — спросил, усмехнувшись.

— Сам как думаешь? Много дать — жалко, мало — стыдно. Вдруг цыганка обидится, плохое скажет. Не бойся, не скажу. Хотя есть на тебе плохое, есть. Но это можно поправить. — Лила быстро спрятала деньги и взяла его за левую руку. — Ну-ка, дай шуйцу погляжу…

Не без внутреннего трепета он раскрыл перед ней ладонь.

Молодая цыганка склонила голову, вгляделась, быстро провела тонкими пальцами по линиям, едва касаясь кожи.

— Любовь у тебя на сердце, — сказала нараспев. — Сильная любовь. Из-за этой любви ты и здесь очутился.

— Как это? — сорвался с губ вопрос.

— А так. Не у одного тебя эта любовь. Была она и у друга твоего, нынче убитого. Звали друга, — она подняла голову, взгляд огромных глаз, опушённых длинными чёрными ресницами, словно ожёг душу, — Иваном. Иваном его звали. Верно?

— Верно, — прошептал он и невольно сглотнул.

— Убили Ивана твоего, — теперь Лила уже не смотрела на руку, хоть и не отпускала её. Глядела неотрывно в глаза. В упор, не мигая. Пламя костра, отражаясь в её расширенных чуть не на всю радужку зрачках, гипнотизировало, завораживало, влекло… — А убил тот, у кого тоже интерес к той же любви. Злой интерес, корыстный, смертельный. У любови твоей волосы как спелая пшеница, стан тонкий, глаза зелёные, светлые. Убийца же… — она приблизила лицо почти вплотную — так, что Сыскарь уловил запах речной воды, шедший от её волос. И ещё один, едва заметный, на грани восприятия, совершенно незнакомый, странным образом одновременно влекущий и отталкивающий — то ли духов, то ли благовоний. Щемило сердце от этого аромата, и тесно было душе в теле. Сыскарь потянул ноздрями вмиг сгустившийся воздух. Глаза Лилы расширились до совершенно невозможных пределов, цыганка сдавленно вскрикнула и отпрянула назад.