Кутузов прошел по рядам, изредкаостанавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал потурецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько разгрустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с такимвыражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как этоплохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упуститьслово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии,что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты.Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех заглавнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с нимшел его товарищ Несвицкий, высокий штаб-офицер, чрезвычайно толстый, с добрым,и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался отсмеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него.Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, ссерьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое егодвижение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед,точно так же, точь-в-точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарскийофицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.

Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз,которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3-йротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинуласьна него.

— А, Тимохин! — сказал главнокомандующий,узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.

Казалось, нельзя было вытягиваться большетого, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал емузамечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитанвытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще нескольковремени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение ижелая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому,изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.

— Еще измайловский товарищ, — сказал он. —Храбрый офицер! Ты доволен им? — спросил Кутузов у полкового командира.

И полковой командир, отражаясь, как в зеркале,невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:

— Очень доволен, вашевысокопревосходительство.

— Мы все не без слабостей, — сказал Кутузов,улыбаясь и отходя от него. — У него была приверженность к Бахусу.

Полковой командир испугался, не виноват ли онв этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана скрасным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу,что Несвицкий не мог удержать смеха.

Кутузов обернулся. Видно было, что офицер могуправлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицеруспел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное иневинное выражение.

Третья рота была последняя, и Кутузовзадумался, видимо припоминая что-то. Князь Андрей выступил из свиты ипо-французски тихо сказал:

— Вы приказали напомнить о разжалованномДолохове в этом полку.

— Где тут Долохов? — спросил Кутузов.

Долохов, уже переодетый в солдатскую серуюшинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с яснымиголубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему исделал на караул.

— Претензия? — нахмурившись слегка, спросилКутузов.

— Это Долохов, — сказал князь Андрей.

— A! — сказал Кутузов. — Надеюсь, что этотурок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя,ежели ты заслужишь.

Голубые ясные глаза смотрели наглавнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своимвыражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующегоот солдата.

— Об одном прошу, вашевысокопревосходительство, — сказал он своим звучным, твердым, неспешащимголосом. — Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданностьгосударю императору и России.

Кутузов отвернулся. На лице его промелькнулата же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина.Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что емусказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всёэто уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся инаправился к коляске.

Полк разобрался ротами и направился кназначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться иотдохнуть после трудных переходов.

— Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич?— сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3-ю роту и подъезжая кшедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало послесчастливо-отбытого смотра неудержимую радость. — Служба царская… нельзя… другойраз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил!— И он протянул руку ротному.

— Помилуйте, генерал, да смею ли я! — отвечалкапитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух переднихзубов, выбитых прикладом под Измаилом.

— Да господину Долохову передайте, что я егоне забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить,что он, как себя ведет? И всё…

— По службе очень исправен, вашепревосходительство… но карахтер… — сказал Тимохин.

— А что, что характер? — спросил полковойкомандир.

— Находит, ваше превосходительство, днями, —говорил капитан, — то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил быложида, изволите знать…

— Ну да, ну да, — сказал полковой командир, —всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вытого…

— Слушаю, ваше превосходительство, — сказалТимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.

— Ну да, ну да.

Полковой командир отыскал в рядах Долохова ипридержал лошадь.

— До первого дела — эполеты, — сказал он ему.

Долохов оглянулся, ничего не сказал и неизменил выражения своего насмешливо-улыбающегося рта.