Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лицекнязя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрелна ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженкапокраснела и ушла, ничего не сказав.

Когда он подошел к комнате сестры, княгиня ужепроснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышалсяиз отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ейхотелось вознаградить потерянное время.

— Non, mais figurez-vous, la vieille comtesseZouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme sielle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова,с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…]Xa, xa, xa, Marieie!

Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот жесмех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.

Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая,румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебираяпетербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее поголове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот жеразговор.

Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворебыла темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетилисьлюди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В переднейтолпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли вседомашние: Михаил Иванович, m-lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.

Князь Андрей был позван в кабинет к отцу,который с-глазу-на-глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.

Когда князь Андрей вошел в кабинет, старыйкнязь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал,кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.

— Едешь? — И он опять стал писать.

— Пришел проститься.

— Целуй сюда, — он показал щеку, — спасибо,спасибо!

— За что вы меня благодарите?

— За то, что не просрочиваешь, за бабью юбкуне держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! — И он продолжал писать,так что брызги летели с трещавшего пера. — Ежели нужно сказать что, говори. Этидва дела могу делать вместе, — прибавил он.

— О жене… Мне и так совестно, что я вам ее наруки оставляю…

— Что врешь? Говори, что нужно.

— Когда жене будет время родить, пошлите вМоскву за акушером… Чтоб он тут был.

Старый князь остановился и, как бы не понимая,уставился строгими глазами на сына.

— Я знаю, что никто помочь не может, колинатура не поможет, — говорил князь Андрей, видимо смущенный. — Я согласен, чтои из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ейнаговорили, она во сне видела, и она боится.

— Гм… гм… — проговорил про себя старый князь,продолжая дописывать. — Сделаю.

Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулсяк сыну и засмеялся.

— Плохо дело, а?

— Что плохо, батюшка?

— Жена! — коротко и значительно сказал старыйкнязь.

— Я не понимаю, — сказал князь Андрей.

— Да нечего делать, дружок, — сказал князь, —они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.

Он схватил его за руку своею костлявоюмаленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрымиглазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялсясвоим холодным смехом.

Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том,что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своеюпривычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.

— Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будьпокоен, — говорил он отрывисто во время печатания.

Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было,что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.

— Слушай, — сказал он, — о жене не заботься:что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо МихайлуИларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долгоадъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню илюблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая АндреичаБолконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.

Он говорил такою скороговоркой, что недоканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро,откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатымпочерком тетрадь.

— Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай,тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь — вотломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовскихвойн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя,найдешь пользу.

Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживетеще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.

— Всё исполню, батюшка, — сказал он.

— Ну, теперь прощай! — Он дал поцеловать сынусвою руку и обнял его. — Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старикубольно будет… — Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: — аколи узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет…стыдно! — взвизгнул он.

— Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка,— улыбаясь, сказал сын.

Старик замолчал.

— Еще я хотел просить вас, — продолжал князьАндрей, — ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя,как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.

— Жене не отдавать? — сказал старик изасмеялся.

Они молча стояли друг против друга. Быстрыеглаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что-то дрогнуло в нижнейчасти лица старого князя.

— Простились… ступай! — вдруг сказал он. —Ступай! — закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.

— Что такое, что? — спрашивали княгиня икняжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитымголосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.

Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.

— Ну, — сказал он, обратившись к жене.