И это «ну» звучало холодною насмешкой, какбудто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».

— Andre, deja! [Андрей, уже!] — сказаламаленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.

Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упалана его плечо.

Он осторожно отвел плечо, на котором оналежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.

— Adieu, Marieie, [Прощай, Маша, ] — сказал онтихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.

Княгиня лежала в кресле, m-lle Бурьен терла ейвиски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами,всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Изкабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звукистариковского сморкания. Только-что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстроотворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.

— Уехал? Ну и хорошо! — сказал он, сердитопосмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою изахлопнул дверь.

В октябре 1805 года русские войска занималисела и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из Россиии, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау былаглавная квартира главнокомандующего Кутузова.

11-го октября 1805 года один из только-чтопришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял вполумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовыесады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусскийнарод, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какойимел всякий русский полк, готовившийся к смотру где-нибудь в середине России.

С вечера, на последнем переходе, был полученприказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказаи показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь словаприказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решенопредставить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучшеперекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода,не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали,отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он былнакануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, изкоторых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговкаи ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное былоисправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, тона каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел быузаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было толькоодно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь.Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходилне от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования,ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.

Полковой командир был пожилой, сангвинический,с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди кспине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, сослежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто некнизу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел видчеловека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Онпохаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегкаизгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком,счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря нато, его подрагивающая походка как-будто говорила, что, кроме военных интересов,в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.

— Ну, батюшка Михайло Митрич, — обратился он кодному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед;видно было, что они были счастливы), — досталось на орехи нынче ночью. Однако,кажется, ничего, полк не из дурных… А?

Батальонный командир понял веселую иронию изасмеялся.

— И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.

— Что? — сказал командир.

В это время по дороге из города, по которойрасставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак,ехавший сзади.

Адъютант был прислан из главного штабаподтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе,а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в томположении, в котором oн шел — в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.

К Кутузову накануне прибыл член гофкригсратаиз Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение сармией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным этосоединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревалсяпоказать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходиливойска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чемхуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотяадъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командирунепременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах,и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова,полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническимжестом развел руки.

— Наделали дела! — проговорил он. — Вот я вамговорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, — обратился он супреком к батальонному командиру. — Ах, мой Бог! — прибавил он и решительновыступил вперед. — Господа ротные командиры! — крикнул он голосом, привычным ккоманде. — Фельдфебелей!.. Скоро ли пожалуют? — обратился он к приехавшемуадъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, прокоторое он говорил.

— Через час, я думаю.

— Успеем переодеть?

— Не знаю, генерал…