Крик!

И он закричал, молотя кулаками по журнальному столику, кроша пряники и вафли. Это был крик торжества, победоносный клич, извержение вулкана, чей фонтан расплавленной лавы разрывает в клочья небеса.

Но что-то постороннее, мерзкое пробивалось сквозь рёв гитар и грохот ударных. Какой-то стук. Звук был резким, как выстрелы, он ломал и коверкал всю музыкальную конструкцию. Кто-то настойчиво стучал в стену.

Клип закончился, пошла реклама. Надзиратель убавил громкость, запихал в рот обломок вафли и принялся жевать, с презрением косясь на стену. Через несколько секунд яростный стук прекратился.

Надзиратель выудил из памяти Павла информацию о соседе: Илья Семёнович, сорокалетний мужик, школьный учитель, преподаёт историю, год назад его жена погибла в автомобильной аварии, детей нет, проживает один, летом часто сидит во дворе на скамейке с книгой в руках. Это всё, что Павел знал о соседе. Надзиратель вынес вердикт: учитель-историк сдохнет, если примется вновь колотить в стену. Те, кто мешает архонту, не должны жить!

На экране телевизора красивая женщина расхваливала стиральный порошок, с которым бельё становится белым-белым. «Это просто чудо!» – восторженно восклицала она.

Глеб теперь сидел, обхватив руками ноги и уткнувшись лбом в колени. Надзиратель бросил ему пряник.

– Ешь, пёсик.

И тут раздался звонок в дверь.

Глеб вздрогнул. Надзиратель отдал мысленный приказ эгрегорам не суетиться, а сам поднялся с кресла и отправился открывать дверь.

Это был Илья Семёнович – чисто выбритый невысокий полноватый мужчина с обрамлённой аккуратной щёткой волос блестящей лысиной. Тёмно-синий застиранный халат, зелёные стоптанные тапки, на шее тонкая цепочка с крошечной иконкой. Гнев школьный учитель старался скрывать, но его выдавали пунцовые пятна на пухлых щеках и лёгкая вибрация в голосе:

– Послушайте, Павел, – начал он, едва Надзиратель открыл дверь, – я, конечно, всё понимаю, и всяческих скандалов стараюсь избегать, но у меня стены трясутся от вашей музыки. Это просто невыносимо. Это…

Он замолчал, попятился, заметив в глазах соседского паренька нечеловеческую, какую-то первобытную злобу. Илья Семёнович, содрогнувшись, даже усомнился: а Павел ли перед ним стоит? Этот вопрос сейчас не казался ему безумным бредом. Рассудок бунтовал, логика и здравый смысл подверглись эрозии. Он взирал на Павла, соседского парнишку, но видел кого-то иного. В голове заколотилась мысль: «Кукла! Это злая кукла, не человек!..»

– Я слушал музыку! – выдавил Надзиратель. – Не нужно было мне мешать! Ну а теперь, историк, мы с тобой поговорим об этом. Ты ведь не против?

Он вышел на лестничную площадку, за ним из квартиры выскочил одержимый – крупный мускулистый блондин с дебильным выражением лица. Илья Семёнович выставил перед собой руки, пытаясь защититься, но блондин, который был выше учителя на две головы и во много раз мощнее, мигом скрутил его, зажал рот ладонью и потащил в квартиру. Надзиратель тоже переступил порог, закрыл за собой дверь и проследовал в гостиную.

Илья Семёнович, тяжело дыша, прижимался спиной к стене, словно пытаясь раствориться в ней. Он был в одном тапке, второй слетел в коридоре, оборванная цепочка с иконкой валялась на полу. Ошарашенный взгляд учителя прыгал с Надзирателя на блондина, на Глеба, на женщину в вязаной шапке.

Надзиратель расслабленно плюхнулся в кресло, взял пульт и полностью отключил звук телевизора. В воздухе повисла тишина, нарушаемая лишь порывистым дыханием Ильи Семёновича. Глеб сосредоточенно покусывал нижнюю губу, хмуро глядя на учителя. Одержимые застыли в ожидании приказов архонта.

– Исто-орик, – протянул Надзиратель, прикрыв глаза и откинувшись в кресле. – Историк, историк, историк, – прошло не менее минуты, прежде чем он заговорил снова. Голос его звучал спокойно, даже как-то меланхолично: – Вот тебе история, историк… Представь, что ты существуешь в мире, в котором всё создано лишь для того, чтобы причинять боль. Весь этот мир – одно сплошное страдание… Там чёрное солнце. Повелители следят за тобой со своих башен…

Он помолчал и, не открывая глаз, продолжил:

– Ты даже не был рождён. Тебя создали. Ты винтик в огромной машине, у тебя даже нет имени – кому придёт на ум давать имена винтикам? Уродливым мир… Там целую вечность ничего не меняется. Сраное дно мироздания. Тюрьма для прогнивших душ. Тебя наделили властью, но она ничто, всего лишь иллюзия. Ты такой же заключённый, как и те тёмные души, которые сам же и терзаешь. А вечность тянется, тянется… чёрное солнце встаёт над твоей тюрьмой и садится. Ничего не меняется… ничего… И ты понимаешь, что обречён существовать здесь до скончания времён. У тебя есть только зависть… Ты завидуешь своей собственной Стае. Завидуешь всем этим серийным убийцам, насильникам, кровавым тиранам, потому что у них есть своя история. У тебя своей истории нет. Оглядываешься назад, и ничего не видишь. Пустота. И впереди пустота. Это бесит. Тебе больно от того, что ничего нельзя изменить, что выбора никакого нет, и никогда не было. Ни у кого нет выбора, даже у повелителей на башнях. Даже у чёрного солнца.

Надзиратель распахнул глаза. Его лицо исказила злоба.

– Я заслужил всё это! – он резко указал пальцем на телевизор. – Я заслужил эту музыку, заслужил чёртовы эклеры, заслужил право проламывать молотком бошки!.. Ни одно существо во вселенной не заслуживает этого больше, чем я!

Илья Семёнович съёжился, растерянно глядя в пол перед собой. Блондин стоял рядом, крепко сжимая кулаки.

– Чего молчишь, историк? – успокаиваясь, спросил Надзиратель. – Уже понял, что не выйдешь отсюда живым? – он потёр лоб и усмехнулся. – А знаешь, я, пожалуй, дам тебе шанс. Предоставлю выбор.

Учитель посмотрел на него с тоской, а потом нашёл в себе силы распрямить спину, расправить плечи, словно устыдившись своего жалкого вида. Блондин напрягся, зыркнул на него угрожающе, как будто говоря: «Только попробуй заорать или выкинуть какую-нибудь другую глупость! По стенке размажу!»

– Выбор, – ослабшим голосом промолвил Илья Семёнович. – Почему-то мне кажется, что это будет выбор между Сциллой и Харибдой.

Надзиратель смерил его ехидным взглядом.

– Между жизнью и смертью. Но с условием, разумеется, – он кивнул в сторону Глеба. – Мы с моим псом уже играли в эту игру. Он свой выбор сделал и, как видишь, он жив здоров. Тебе нужно будет всего лишь…

Его прервал яростный вой. Это Глеб завыл сквозь стиснутые зубы. Он поднялся с напряжением, как робот, у которого проржавели механизмы. Его глаза лихорадочно блестели, в пунцовых пятнах лицо лоснилось от пота.

– Тварь! – прошипел он. – Какая же ты тварь! Я не твой пёс, не смей меня так называть!

И решительно двинулся к Надзирателю. Но не успел сделать и двух шагов, как на него, пронзительно завизжав, бросилась женщина в полосатой шапке. Она прыгнула на Глеба точно паук, обхватила руками и ногами, вонзила зубы ему в плечо. Он захрипел, пытаясь отодрать её от себя, при этом его пылающий яростью взгляд ни на секунду не отрывался от сидящего в кресле с усмешкой на губах Надзирателя.