Когда Биг-Бен пробил следующий час, мы свернули на Вестминстерский мост и зашагали мимо здания Парламента. Оскар указывал дорогу.

— Как ваша лекция в Оксфорде? — спросил я.

— Превосходно! — ответил он. — Меня особенно порадовало, что удалось сократить визит. Джон Грей остался раздавать мои локоны самым достойным. А я вернулся в город в воскресенье.

— Ради дела или удовольствия? — спросил я, стараясь, чтобы мой вопрос прозвучал небрежно.

— И то, и другое, — ответил Оскар. — Меня пригласили посмотреть последнюю работу Генри Ирвинга в «Лицеуме». Он поставил новую пьесу, основанную на «Ламмермурской невесте» — сэр Вальтер Скотт в самом своем благородном виде… и в самом мрачном.

— Ирвинг просил вас о помощи?

Оскар засиял.

— Я внес свой вклад, надеюсь, это поможет сделать пьесу не такой мрачной. Мы вместе пойдем на премьеру, Роберт. Мистер Ирвинг замечательный и очень достойный человек.

Ирвинг — великий актер-антрепренер викторианской эпохи, первый человек своей профессии, получивший звание рыцаря, был всего на шестнадцать лет старше Оскара, но Уайльд почитал его, как отца. Я несколько раз видел их вместе (главным образом в студии Джона Миллеса; Миллес и Ирвинг много лет дружили), и это зрелище производило интригующее впечатление: Оскар-принц превращался в Оскара-придворного. Обычно Оскар относился ко всем людям как к равным, не обращая внимания на возраст и известность. С Ирвингом дело обстояло иначе. Ирвинг был его героем. И я чувствовал, что Ирвингу часто бывало немного не по себе в обществе Оскара.

Мы пересекли лужайку перед Вестминстером и свернули на Грейт-Колледж-стрит.

— Быть может, мне следовало стать актером, Роберт, — с улыбкой сказал Оскар. — Я бы хотел войти в труппу Ирвинга.

— Вы и есть актер, Оскар, — заметил я.

— Да, — сказал он, неожиданно взмахнув тростью над головой. — Однако такая ужу меня судьба: постоянно играть одну и ту же роль. Я завидую Ирвингу. Сегодня он Ромео, завтра — Мефистофель. Я же всегда Оскар Уайльд.

— То есть Ромео, находящийся под влиянием Мефистофеля, — сказал я.

Оскар расхохотался, ему явно понравилась моя шутка. Я редко видел его в таком веселом настроении. Мы добрались до Литтл-Колледж-стрит.

— А где дом номер двадцать два? — спросил он. — Я ужасно проголодался. Насколько я помню, у Беллотти всегда превосходно кормят.

— Вот номер двадцать два, — сказал я, указывая на узкий дом из красного кирпича напротив нас. — Он похож на дом номер двадцать три по Каули-стрит.

— Работа того же архитектора, я полагаю, — сказал Оскар, не спуская глаз со здания, пока мы переходили дорогу.

Шторы в окнах второго этажа были задернуты. Окна первого и вовсе закрывали ставни. Дом выглядел заброшенным. Да и улица оставалась совершенно пустой. Мы оба внезапно заметили, как громко звучат наши голоса.

— У вас есть ключ?

— У меня ключ Беллотти, — ответил Оскар. — Но мы постучим, сегодня мы всего лишь гости. — И он принялся колотить в дверь. — Видите, как блестит молоток, Роберт. Здесь наверняка работает достойная экономка.

Мы немного помолчали, и Оскар снова постучал.

— Никого.

— Вы ошибаетесь, — возразил Оскар. — Она спускается сверху со свечой в руке. Смотрите. — И он показал на пятна света, танцующие на витражном стекле над входной дверью. — Думаю, мы с ней знакомы…

Дверь открыла дородная леди зрелого возраста в длинном платье из черного крепа и тафты. Поверх платья она надела белый накрахмаленный передник, ее голову украшал белый полотняный чепец с множеством ленточек, из-под которого виднелись рыжие локоны. В отличие от Оскара, я не сразу ее узнал.

— Миссис О’Киф, — сказал он, протягивая руку, когда женщина начала низко приседать в реверансе, в результате чего огонек свечи едва не поджег ленточки чепца. — Я надеялся, что меня ждет приятная встреча, но не мог на нее рассчитывать. Как поживаете?

— Со мной все хорошо, благодарение Господу, — ответила миссис О’Киф, выпрямляясь. — Да и вы прекрасно выглядите. — Она подняла свечу, чтобы свет упал на лицо Оскара. — Как и обещала, я молилась за вас.

— Святому Иуде, я полагаю.

— Не только ему, но и святой Цецилии… заходите, заходите, пожалуйста. — Она отошла в сторону и поманила нас в узкий темный коридор. — И, конечно, нашей благословенной святой Елене из церкви Святого Креста. Я всегда считала ее самой надежной заступницей. — Она закрыла за нами входную дверь, и мы оказались в круге света, который падал от свечи. Миссис О’Киф посмотрела на Оскара влюбленными глазами. — Как приятно снова вас видеть, сэр!

— Они здесь? Они пришли? Проводите их наверх, миссис О! — послышался голос сверху.

— Это каноник, благослови его Бог. Вас ждали. Он не католик, бедная душа, но мы со святой Еленой над этим работаем. — Она повернулась к лестнице, и мы тут же оказались в темноте — такой массивной была ее фигура. — Следуйте за мной, джентльмены. Вас ждет немало удовольствий. — Миссис О’Киф через плечо снова посмотрела на Оскара и повторила: — Как хорошо снова видеть вас, сэр.

Когда мы поднялись на верхнюю площадку лестницы, человека, который звал нас, там уже не было, и мы оказались перед закрытой дверью.

— Вам нужно постучать, — объяснила миссис О’Киф. — Таковы правила клуба. — Она смотрела на Оскара сияющими глазами. — Вы ведь его член, я знаю, но мне сказали, что вы уже давно сюда не наведывались. Были заняты Моцартом и чтением мыслей, наверное.

Оскар одарил ее очаровательной улыбкой и трижды громко постучал в дверь тростью. После небольшой паузы дверь распахнулась, и перед нами возник низенький священник англиканской церкви, который протягивал нам руки. Ему было около шестидесяти, и в глаза сразу бросались лысая голова и обезьянье лицо в морщинах от улыбки.

— Аллилуйя! — вскричал он пронзительным радостным голосом. — К нам вернулся блудный сын!

Если миссис О’Киф во время нашей первой встречи напомнила мне даму из пантомимы в «Друри-Лейн», то крошечный священник, обнявший Оскара, представлял собой, ни больше ни меньше, копию лучшего комика «Друри-Лейн», бессмертного Дана Лено — чемпиона мира по чечетке, прославившегося (и справедливо!) как «самый смешной человек на земле». Священник был таким же маленьким и жилистым, как Лено, и столь же симпатичным, с удивительно забавным лицом и невероятно изящными движениями; его доброжелательность показалась мне столь искренней, что сопротивляться ей не представлялось возможным.

Когда Оскар высвободился из его объятий, священник потянулся ко мне обеими руками и слегка ущипнул за щеки неожиданно нежными и мягкими пальцами.

— Добро пожаловать! — воскликнул он. — Добро пожаловать, молодой человек, трижды добро пожаловать к нам!

— Это Роберт Шерард, — представил меня Оскар.