Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Робсон – великий американский бас! Он вывез тебя из России, в ящике из-под мыла…
– Как? Папу в ящике из-под мыла?
Старик не отвечает – ищет. Не найдя, недовольно машет рукой:
– Нету… Все исчезает… Я пел с Робсоном в опере Чайковского «Евгений Онегин».
– Папа, ты трезв?
– Трезв, а почему ты удивляешься, я же говорил тебе, что пел в России в любительской опере…
– Я знаю, ты служил там в Красном Кресте…
– Боролся с малярией, холерой, тифом… Но и пел в опере, иногда даже исполнял сольные арии… Где эта сраная статья?
Старик неосторожным движением скинул на пол ящик. Из него посыпались сотни старых газетных вырезок. Эрвин, растерянный, смотрит на море бумаг…
– Ладно, бог с ней, поехали куда-нибудь, дернем по стаканчику. – Поворачивается к внучке: – Угостишь виски старого пердуна?!
С балкона вокзального буфета видны холмы, рельсы, товарные вагоны с щебнем. За одним из столов буфета сидят восьмидесятилетний Эрвин и его сын Френсис. Пегги стоит на пустыре, смотрит на большую серую лягушку. Эрвин пьет виски. На старике – несвежая рубашка, сандалии на босу ногу.
– Зачем едете в Россию?
– Наш оркестр пригласили. Пегги уже со мной играет… Она молодчина…
Эрвин вливает в себя остаток виски:
– Закажи еще…
– Слушай, папа, ты никогда не говорил мне… и я не спрашивал… Что случилось в России? Почему я оказался в мыльном ящике и почему этот Робсон перевозил меня?
Эрвин хлопает по стакану, желая обратить внимание проходящего официанта.
– Не хочешь – не говори… Может, это тебе неприятно… Сколько лет я не знал ни о чем, могу и дальше ничего не знать…
Расторопный официант принес виски.
– Много пить плохо. Совсем не пить тоже плохо…
– Однажды, давным-давно, ты показал фотографию, сказал: «Это твоя мама» – и назвал имя, Анна, и какую-то русскую фамилию…
– Еврейскую… Шагал…
– Шагал? Это художник, у которого влюбленные летают в воздухе…
Эрвин ухмыльнулся, влил в себя виски:
– Это фамилия твоей матери…
Эрвин огляделся по сторонам – официанта не видно.
– Принеси…
– Папа, уже четвертый…
– Принеси, я расскажу всю русскую историю между пятым и седьмым стаканом… Будешь знать об Анне Шагал и Робсоне и том, как мы мерзли в русских снегах…
Френсис встает, идет вглубь буфета. Эрвин закрывает глаза.
Сороковые годы. Широкое поле, заросшее густой травой. Вдали виднеется город Зубы. Сверкают купола церквей. Тишина.
В поле стоит поезд у семафора, паровоз дымит. С поезда сходит проводник. За ним спрыгивает в траву молодой американский капитан медицинской службы Эрвин Кристофер. Разминается. Вдыхает свежий воздух.
– Это что, Зубы?
– Да.
– Долго будем стоять?
– Ждем встречного…
Проводник пошел к будке стрелочника. Эрвин сел на траву. Оглянулся. У окна соседнего вагона стоит военный. Эрвин видит руку, метнувшую что-то за окно. Посыпались кусочки бумаги. Один из кусочков опустился в траву у ног Эрвина. Эрвин поднял обрывок фотографии. Женский глаз и часть носа. Эрвин посмотрел на окно вагона. Человек в военной форме исчез. Чуть поодаль в траве лежит другой обрывок. Эрвин потянулся к нему, поднял, приставил к первому обрывку.
Глаз, нос и улыбающиеся губы – часть красивого женского лица. Эрвин встал, сделал шаг и поднял еще несколько обрывков. Это прядь волос, лоб, ухо, второй глаз. Эрвин отбросил кусочки фотографии и пошел в сторону будки стрелочника. Заглянул в открытую дверь.
В будке на стене висит портрет Ленина. Под портретом проводник со спущенными штанами прижал к стене будки молодую женщину-стрелочницу.
Оба тихо стонут…
Эрвин осторожно отошел от дверей, вернулся к поезду.
Вновь нагнулся к траве и поднял обрывок фотографии, на котором тонкая женская шея. Эрвин поднял им же брошенные обрывки, нашел под колесами поезда еще два и вспрыгнул на ступеньку вагона. Поезд медленно начинает движение.
В купе Эрвина сидит голый по пояс мужчина, спит и храпит. На груди мужчины татуировка: тигр в прыжке, скорпион и пистолет.
Эрвин садится у столика и раскладывает обрывки. Сложив мозаику, он видит лицо молодой девушки.
Спящий открыл глаза, зевнул. Посмотрел на мозаику:
– Поссорился?
– С кем?
Он кивнул на разорванную фотографию:
– С невестой…
В окно ворвался густой паровозный дым. Эрвину стало трудно дышать. Он вышел в коридор вагона. Там тоже много дыма. Из черных облаков выплыл проводник, проходя мимо Эрвина, сухо сказал:
– Зайдите в купе и закройте окна.
Эрвин вернулся в купе. Окно уже закрыто. Голый мужчина сидит, не меняя позы. Эрвин смотрит на стол, где лежат обрывки фотографии. В мозаике почему-то не хватает двух кусков – двух глаз. Эрвин заглянул под стол.
Слышит голос:
– Я их взял.
Эрвин поднял голову. Человек улыбается. Эрвин улыбнулся в ответ:
– Верните, пожалуйста.
– Нет.
– Но это фотография моя…
Мужчина полез в карман. Эрвину кажется, за обрывками. Но он достает бумажник, в котором Эрвин узнает свой бумажник.
– Это тоже было твое, но сейчас мое…
– Вы что, сумасшедший?..
– Сумасшедший. Могу вас ударить, и ничего… У меня справка есть, что я сумасшедший…
Мужчина неожиданно сильно бьет по лицу американского капитана. Эрвин опешил, не знает, как реагировать. Мужчина громко смеется.
– Дайте бумажник и это… – Эрвин указал на мозаику фотографии.
– Нет.
– Я изобью вас…
Мужчина, не меняя улыбчивого лица, вновь сильно бьет Эрвина:
– Американец сраный. Будешь сидеть тихо.
Мужчина встал, надел свитер, перенес бумажник Эрвина из одного кармана в другой:
– Долларов никогда не крал… Они зеленые…
Мужчина взялся за дверную ручку, собрался выйти, но получил сильный удар в подбородок, согнулся. Второй удар свалил его в пространство между нижними полками. Третий удар был не нужен, но Эрвин по инерции нанес его, затем достал из кармана мужчины свой бумажник, две мятые части женского лица, приложил их к остальным обрывкам.
Город Зубы празднует Первое мая 1947 года, Международный день трудящихся…
Духовой оркестр играет марш. Идут колонны демонстрантов. Они несут портреты коммунистических лидеров, вождей мировой революции: Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Медленно едет грузовик, увитый белыми бумажными цветами. На кабине грузовика стоит живой Ленин, вернее загримированный актер. Он вытянул вперед руку – указывает путь в светлое коммунистическое будущее.