Никита вышел на кухню. Вернулся.

– Кофе поставил, – говорит Никита. – Дэзи увезли в Америку коммунары. Я женился на акробатке. Двадцать лет ездил с филармонией по уральским дырам. Рая была чемпионкой СССР по блядству. Детей у нас не было… «Беременная акробатка, ты что, рехнулся?» – кричала она. Когда немцы стали уезжать из России, я тоже уехал. Увидел мир. Починил советские мозги… Но убийство Вильяма… Соня… Дэзи… мое черное участие в их судьбах… мучает меня. Прошло столько лет, но мучает. Приехал в Нью-Йорк и кого-то ищу, ищу. Сам не знаю кого… Хотя нет, теперь знаю. Нашел Дэзи. Американка. Ничего не знает, не помнит России. Дочь ее, Шерон, – менеджер этого дома. Мисс Дэзи – одинокая женщина. Катается на велосипеде в парке. Странно, да?.. Но она такая боевая… не сдается. В парке я ее и увидел. Увидел Соню из моего детства. «Здравствуйте, Дэзи», – сказал я, она откликнулась…

Кофейник засвистел.

– Слушай… Выпьем кофе, сходим в парк. – Смеется. – Это двадцать шагов отсюда. Она сейчас там… Александр, я сумасшедший… Она взрослая, не имеющая никакого отношения к моей истории женщина, у нее своя жизнь… но… Вчера мы танцевали… одни… среди ее розовых подушек. Это смешно, да? Но я… и мне кажется… не знаю, как она, но я полюбил ее… как ей сказать…

Они встали. Никита оглядел себя в зеркале:

– Зубы почищу, чтобы запаха не было…

– Я постучу Лу…

Александр звонит в дверь Лу. За дверью тишина. Подходит Никита. Они идут к кабине лифта. Дверки раскрываются, с огромной бумажной кипой стоит юная миловидная Лу.

– Бери, это копии твоего сценария, – смеется Лу. – Почему я должна тащить их через весь Нью-Йорк?

– Лу, пошли в парк.

– Вот так вот, в парк?

– Оставь все это бумажное дерьмо в лифте. К черту всех этих империалистов, графинь, Распутина…

– Мальчик, крысиный яд – наш хлеб…

Зажатый в каменных громадах небольшой нью-йоркский парк. Видна одинокая велосипедистка.

– Вот она.

Лу отвечает разочарованно:

– Это мать нашей менеджерши. Ну и что?

Велосипедистка приближается. Аккуратная пожилая женщина, выставив перед собой бамбуковую палку, тихо повторяет: «Эй, эй, эй». Она проезжает мимо Никиты, Александра, Лу. Делает круг по тропе.

– Иди поговори с ней, скажи, что хотел ей сказать… Мы с Лу посидим здесь.

– Я пьяный… Я не смогу сказать…

– Смелый… Скажешь…

Александр сел с Лу на скамейку. Смотрит.

Никита поравнялся с велосипедисткой. Окликнул ее. Они пошли рядом. Велосипедистка положила руку на плечо Никиты, и так они двинулись по тропе. О чем-то говорят.

– Почему ты так нервничаешь?

– Я?.. Не знаю. Сейчас что-то происходит. Мне трудно объяснить тебе. Важное… для этих людей… – Александр показывает на Никиту и Дэзи, – для этого парка, для этого города, черт побери, для мира, для меня, для тебя… Нет ничего особенного – мужчина говорит женщине: «Люблю, будь моей» – все…

– Они же старые?

– Ну и что? Когда-то же надо это сказать… – пьяно улыбается Александр.

Каменные лабиринты домов Нью-Йорка. Парк. Тропинка. Велосипедистка и ее пеший спутник в майке, на которой бородатый Карл Маркс играет в пинг-понг в огромном мегаполисе…

1986

Вбольшой студии звукозаписи в Лос-Анджелесе стоит множество пюпитров, на них раскрыты ноты, но, кроме виолончелиста Френсиса Кристофера, никого нет. Он играет, заглядывая в нотные листы.

В глубине студии сидит дочь Френсиса, Пегги Кристофер. Ей тринадцать лет. Она смотрит на виолончелиста и беззвучно смеется. Шуметь нельзя – идет запись, горят таблички «Внимание, микрофоны включены». Неожиданно Пегги вскакивает и бежит к стулу, стоящему ближе к отцу.

На лице Френсиса тревога, он водит смычком по струнам виолончели, но в глазах: «Ты что, девочка, с ума сошла?!»

За стеклянным окном видна комната, где у пульта сидят люди. Они записывают игру Френсиса Кристофера. Кто-то из мужчин стучит кулаком по голове: «Девочка сдурела, скрип слышен!» Включил микрофон, раздался его голос:

– Пегги, ты можешь приколотить к полу свои сандалии?

Пегги кричит:

– Дай гвозди, Тед…

По пустынному калифорнийскому шоссе едет легковая машина. Она обгоняет одинокие грузовые рефрижераторы. За рулем Френсис. Из радиоприемника громко звучит виолончельная музыка. Френсис нажимает на клаксон, оставляя за собой очередной рефрижератор. Рядом на сиденье Пегги.

– Пап, ну куда ты так несешься, ничего с дедом не случилось, я-то знаю…

– Звонили же Эмерсоны… Сказали, исчез…

– Он уже исчезал, когда мы с мамой жили у него летом. Уходил в лес и не возвращался день-два. Потом рассказывал: напился и заснул. И сейчас где-то спит… скорее всего в лодке…

Маленькая комната старого Эрвина Кристофера забита коробками из-под обуви, виски и вина. В коробках старые газеты, журналы. В аквариуме плавает большой сазан. Рыба смотрит на старика, который спит перед тарелкой остывшего супа. Это Эрвин Кристофер, отец Френсиса, дед Пегги.

Раннее утро. Тихо. Слышен только глухой звук тыкающего нос в стекло сазана. Раздается резкий звонок в дверь. Старый Эрвин открывает глаза. Встает, распахивает дверь. Перед ним Френсис и Пегги.

– Папа! Ты дома!!! Эмерсоны меня напугали…

– Дураки…

Пегги победоносно смотрит на отца, вбегает в комнату.

– Ты не хочешь поцеловать меня?

– От тебя пахнет вином… Кислым и дешевым…

– Почему дешевым?

– Мама говорит, дешевым…

– Скажи своей маме, пусть пришлет ящик дорогого, я и его выпью…

Старик Эрвин, крупнотелый, в мятой рубашке, прикуривает огрызок сигары. Руки его при этом чуть дрожат.

– Папа, мы с Пегги едем в Россию…

Услышав это сообщение, старик поднял глаза к потолку:

– Россия, Россия… Где это?

– Папа, не дури…

Эрвин достает изо рта сигарный огрызок, обтирает его об рукав и дает почему-то девочке:

– Приедешь в Россию, затянись несколько раз и выпусти дым.

– Хорошо. Пусть Россия завоняет тобой…

Френсис возмущенно:

– Девочка!

– Она точно сказала, – смеется Эрвин. – Пусть Россия вспомнит обо мне…

Эрвин приподнялся на цыпочках и стал шарить на полках шкафа:

– Вчера кинул сюда газету со статьей о Поле Робсоне…

– Кто это?