Лежа в «скорой» на каталке рядом с Тревором, Барри утешал себя мыслью, что, будь те говнюки живы, чтобы проанализировать, как реализовался их план, они бы крайне сильно разозлились на самих себя.

— Кажется, я заслужил еще лет тридцать, — произнес Тревор.

— А я больше никогда не съем ни одного авокадо, — сказал Барри.

— Что, извини?

— Авокадо.

— Это я слышал.

— Я пришел сюда за авокадо. Вот почему я тут был. Я же уже говорил это.

— Это было, пока мы замерзали насмерть?

— Ага.

— Вот почему я не запомнил.

— Логично.

— Хотя не стоит бойкотировать авокадо. Они полезны.

— Да я и не собирался. Просто должен был что-то сказать после комментария о заслуженной тридцатке.

— Нам пора завязывать трепаться — пусть медики делают свое дело.

— Ага.

— В общем, она кладет стейк передо мной, будто это приз какой, я смотрю — а он явно не с кровью. Я просто взбесился. Она даже не присела; стоит — светится вся, будто ей в черепушку фонарик вставили. Ну хорошо, думаю. Не буду поднимать бучу. Я отрезаю кусок, а там вообще сока нет. Ни капельки. Будто она спалила его дотла.

Рассказывая свою историю, он неистово машет вилкой. Трое его дружков-идиотов в полном восхищении. Я говорю себе, что, если бы в ресторане больше никого не было, я мог бы подойти и стукнуть каждого по морде, просто чтобы сменить их дебильные ухмылки на крики. Но тут еще семь человек, не считая поваров и посудомоек на кухне, и столь опрометчиво я не поступлю, так что продолжаю наблюдать.

— И что прикажете делать? Если я говорю, что хочу стейк с кровью, а она приносит его средней прожарки — ничего страшного. Я объясню ей, что она сделала не так. И она в следующий раз исправится. Но эта хрень как минимум сильно прожаренная, и когда я прихожу домой после тяжелого рабочего дня, я хочу есть мой ужин, а не грызть, сечете? Так что я говорю: «Какого хрена?» — а она ведет себя так, будто я ей пощечину влепил. Я не бью женщин, уж я-то себя знаю, а если и бью, то не из-за стейка, но она прямо-таки отшатнулась, ей-богу.

Я разрезаю собственный стейк. Сырой, как я и заказывал.

— И она тут же пускает слезу и спрашивает, мол, разве она неправильно его приготовила, а я отвечаю, мол, да, неправильно, разве не видно. И потом началось: ты меня обидел, ой-ой-ой!

Он кривит лицо и прижимает руки к глазам, неправдоподобно изображая, будто рыдает и вытирает слезы. Его дружки, очевидно сталкивающиеся с такими же проблемами, понимающе ржут.

— Но я-то не виноват. У нее нет работы. Ее дети с нами не живут. Единственное, что ей нужно сделать за весь день, — это приготовить ужин. Или она думает, что я женюсь на телке, которая не умеет готовить стейк? И на самом деле я нормально отношусь к тому, что она запорола стейк. Все ошибаются. Только вот не надо слезу пускать, когда я пытаюсь убедиться, что в будущем стейки не превратятся в говно. Это же логично, да?

Дружки уверяют его, что все совершенно правильно. Теперь уже другой дебил пытается выдать забавный рассказец, так что я стараюсь сосредоточиться на еде. Мое финансовое положение оставляет желать лучшего, и я редко ем в ресторанах, а в таких полуэлитных, как этот, — и того реже. А он очень хорош. Хотел бы я бывать в таких почаще.

Я ем быстрее, чем они, поэтому последние куски растягиваю, ожидая, когда они закончат. Убрав их тарелки и записав заказ на десерт, официант останавливается возле моего столика и спрашивает, не желаю ли и я десерт.

— Нет, нет, а то я лопну, — говорю. Я указываю на красномордого свина, который ржет над чем-то, уверен, не особо смешным. Говорю тихо, несмотря на то что они полностью погружены в беседу и не услышат меня. — Могу я передать вон тому столику бутылочку вина?

— Конечно, сэр. Какое желаете?

Я в винах не особо разбираюсь.

— Есть какая-нибудь дешевая марка, которая не воспринимается как дешевая? Я хочу купить самое дешевое вино из тех, что они не назвали бы дешевыми.

— Они весь вечер пьют «Мерло», тридцать восемь долларов за бутылку.

— А могу я передать один бокал?

— Да, сэр.

— Отлично. Один бокал Терренсу, крупному парню с краю.

Официант уходит. Я бросаю взгляд на покрытый вишней чизкейк, который поглощает пара за соседним столиком, и жалею, что не заказал десерт.

Через несколько минут официант подходит к их столику с огромными кусками торта и пирога. Он ставит бокал красного вина перед Терренсом. Терренс выглядит сбитым с толку и, когда официант указывает на меня, приходит в еще большее замешательство. Я улыбаюсь и поднимаю свой стакан с водой.

Он понятия не имеет, кто я такой.

Он неуклюже поднимает свой бокал в ответ и шепчет что-то остальным за столом. Никто из них не пытается скрыть направленного на меня взгляда. Я вытаскиваю бумажник, рассчитываю сумму чека с приличными чаевыми, кидаю несколько купюр на стол и выхожу из ресторана. Ощущаю себя довольно неплохо.

* * *

Если Терренс пойдет домой, то я вернусь в номер своего отеля, посплю немного и завтра продолжу слежку. Но он не идет. Вместо этого он со своими дружками едет в бар в нескольких кварталах отсюда.

Несколько минут я жду на парковке, напевая, чтобы скоротать время, а затем вхожу внутрь.

Заведение наполнено сигаретным дымом. Отвратительно. Ненавижу курево. Но Терренса ненавижу еще больше, поэтому вхожу. Вчетвером они сидят у стойки бара. Терренс — на краю, а возле него — пустой барный стул, но я не хочу просто так взять и плюхнуться рядом. Я хочу, чтобы он сам заметил, что я здесь. В баре есть «Мисс Пэкмен», так что я прохожу к автомату и делаю вид, что играю.

Там я стою минут десять, но пьяный ублюдок так и не замечает меня. Я вижу его отражение на экране видеоигры, так что я знаю, что он это не от скромности делает.

Я отказываюсь от первоначального плана и просто сажусь возле него.

— Могу я купить вам еще выпивки? — спрашиваю.

Он смотрит на меня налитыми кровью глазами.

— Послушай, друган, я не гомофоб. Если вы, геи, хотите жениться и стать такими же несчастными, как и все остальные, — пожалуйста, я не против. Но я против, чтобы всякие пидоры подкатывали ко мне, так что найди-ка себе другое место, чтобы мне не пришлось отвешивать тебе пинка.

Его дружки наблюдают. Интересно, разговаривал бы он так смело, если бы не было поддержки.

— Я натурал, — произношу я. — Извините. Я перепутал вас с другим человеком.

— Да? И кем я, по-твоему, должен был быть?