Пока Юлиан лежал у стенки, уже привычно сложив к груди обмотанный вонючими и заплесневелыми тряпками обрубок руки, спину северянина рассматривали маг и веномансер. Они оба сидели в ночных рубахах в кроватях и обменивались сконфуженными взглядами от того, что не имели возможность переговорить по поводу новенького.

Наконец, закрыв ставни после проветривания, Дигоро с кряхтением обратился к свернувшемуся калачиком рабу.

— Эй, Юлиан.

— Да, почтенный?

— Завтра тебе должны подготовить костюм. И смотри, как я проверяю кровь в бокале хозяина и запоминай, что я делаю, когда изучаю комнату на наличие яда.

— Хорошо, как скажете.

* * *

Совсем ранним утром, когда неощутимый по меркам севера мороз укрыл инеем дом, Юлиан уже примерял выданные ему шаровары, которые доходили едва до икр. Извинившись, раб-слуга пообещал, что подготовит второй комплект к вечеру.

— Окуни пальцы в краску, по ногтевую фалангу, — скомандовал отстраненно Дигоро, завязывая на шее ленты черного цвета, такие же, как выдали северянину. И указал на приютившийся среди трав на столе стеклянный сосуд. — Подержи с минуту, чтоб въелось.

Поправив в плечах узкую шерстяную жилетку с золотой каймой, Юлиан сделал все, как ему сказали. А после того, как пальцы левой руки скрепила блестящая алая краска, как того требовали правила облачения веномансеров, Дигоро с миной брезгливости провел кистью на лице Юлиана черту, от нижней губы до подбородка.

Со злобным видом Дигоро, хлопнув дверью, покинул спальню вместе с Габелием.

— Пятнадцать лет учебы в академии в Дивинарбере… тридцать три года практики у мастера Грайвеша… — ворчал под нос Дигоро, когда уже накидывал на плечи плащ из черной шерсти, украшенный у горла кокетливыми золотистыми кисточками с бахромой. — Чтобы потом кто-то без всего этого стал напарником…

— Дигоро… — тихо шикнул и дернул за рукав Дигоро маг, с трудом поспевая за щуплым, но энергичным вампиром. — Успокойся, Дигоро.

— Да с чего мне быть спокойным, Габелий? — доносилось тихим эхом из коридора. — Когда кто-то тратит полжизни, чтобы взойти с трудом на тот холм, куда иного доставляет одно имя отца?

Водрузив на голову шаперон и спрятав рабский ошейник под ленты, Юлиан спустился вслед за Дигоро и Габелием. Ему здесь не рады. Неприязнь витала в воздухе, подогревалась обжигающими взглядами и от слуг, завидующих удаче резко поднявшегося раба, и от Дигоро, который чувствовал в рабе опасность для своего положения.

Чуть позже, когда солнце выросло из-за горизонта, Советник спустился, в объемной мантии, подбитой мехом белки. Илла, описаясь на трость, пошел к выходу, этот высокий и бледный скелет в черном облачении до щиколоток, с росписью по ткани золотыми растительными орнаментами. Но не дойдя до дверного проема, он замер и пристально посмотрел на шею северянина, где под тканью прятался ошейник.

Под тяжелым взглядом Советника Юлиан, сглотнув слюну, быстро сообразил, оттянул ворот и пальцами поддел обод с медной пластинкой, чтобы он лег поверх льняных лент. Лишь после этого Илла Ралмантон с угрюмым видом двинулся дальше и тут же потерял к рабу всякий интерес. Подавив в себе вспыхнувшую волну неприязни от такой унизительной демонстрации статуса раба, Юлиан стиснул зубы и последовал за молчаливой вышколенной свитой.

Северянин ожидал увидеть перед вратами какую-нибудь порочно роскошную повозку или паланкин, что подобало статусу Консула, но вместо этого Илла Ралмантон покинул дом и сам, хоть и очень медленно, пошел ко дворцу. Царедворец сильно хромал, опирался на свою древесную трость, а вокруг Советника кружили четыре охранника и два личных телохранителя, идя по бокам и чуть сзади. Следом плелись два веномансера, маг, лекарь и камердинер.

В морозной серой завесе, которая вот-вот должна была рассеяться под лучами солнца, царедворец со свитой двигался мимо богатых особняков по еще спящей улочке, пока не выбрался на троепутье, ведущее главной и самой широкой аллеей ко дворцу. Юлиан старался незаметно изучать местность, запоминать точки караула и повороты на тихие проулки.

Чуть погодя одинокий стук трости по мостовой стал смешиваться со скрипом телег, грубыми окриками надсмотрщиков, звонким перестуком копыт и всем тем прочим шумом, что свойственен открывающему ранним утром глаза городу.

Дружелюбно распахивались резные кокетливые двери в дорогих борделях, из узких окошек бань на мороз клубился горячий пар, а по улицам расхаживали королевские рабы, потирая каждый сильфовский светильник, чтобы вновь зажечь его уже вечером. Но отряд успел преодолеть Золотой Город до того, как улицы ожили от ночного сна, и с кряхтением Советник уже взбирался по пологому и мощеному черным булыжником холму вверх, через Аллею Праотцов, к стенам дворца.

Аллея эта была окаймлена высокими и старыми черными платанами, в ветвях которых от ветра трепались красные ленты. Сейчас деревья стояли нагие. Они ждали прихода весны. На стволах с обхватом более пяти васо пластинами лежала трухлявая и старая кора серого цвета, и от этого контраста платаны казались пятнистыми.

Между спящими в объятиях алых лент платанами, символами Элейгии, по обеим сторонам аллеи стояли беломраморные высокие статуи. В величественных позах, обратив глаза к небу, замерли шесть Праотцов: Прафиал, Гаар, Химейес, Шине, Офейя и Зейлоара. Каждый из них олицетворял одну добродетель. На деле божеств, как и существ, было куда больше, но особо почитали этих шестерых.

Шине, высокий наг с закрывающей бедра цельной накидкой, держал одно большое кольцо. Кольцо символизировало вечность, повторяемость и перекликалось с философией другого бога — оккультного Фойреса, не представленного на аллее (ибо богу этому поклонялись лишь тайные сообщества). Помимо цикличности времен Шине олицетворял спокойствие и ясный разум, которым славились почти все полузмеи. Место, где человеческое тело переходило в змеиное, было обернуто массивным поясом, а по всей длине шикарного хвоста, лежащего кольцами промеж платанов, сверкали металлические обручи.

Рядом с Шине стояла величественная птица — человекоподобный ворон, склонивший грудь к земле, а шею с крепкой изящной головой воздевший к небу, сейчас серому и пасмурному. Каладрии — гибриды — отличались от своего птичьего собрата большими размерами, почти человеческими, и наличием рук, очень цепких, мягких, покрытых шерстью и оканчивающихся тонкими коготками. От локтей к земле простирались огромные крылья, увы, уже не способные летать — из-за плотных костей и измененной структуры самого крыла. Офейя, богиня человекоподобных воронов, в народе прославилась, как божество памяти и почитания предков — богиня знаний. В руках белоснежной фигуры, облаченной в длинную накидку с накинутым на голову капюшоном, сверкал позолоченный металлический свиток.

Юлиан еще никогда в своей жизни не видел каладриусов, ибо это был редкий и малочисленный народец. Однако, благодаря их уму, тяге к наукам и проницательности, Офейя заняла свое место среди почитаемых богов, как и каладриусы поселились в библиотеках и домах мудрости, где они занимались переводами, переписью книг и ведением летописи мира. К сожалению, вместе с великим умом и тягой к цифрам каладриусы были наделены и хрупкостью, которая не позволяла применять этих созданий где-либо, кроме как в работе с бумагами.