Ложь. Все это было ложью.

Я оторвалась от дерева, смахнула слезы и, запустив руку в корзину, вытащила мокрую мужскую рубаху. Резко перекинула ее через веревку и дернула, едва не порвав подол, представляя, что она принадлежит ему. На самом деле в корзине не было ни одной вещи Николаса. Свою одежду он, естественно, стирал сам.

«Да потому что ты рабыня!»

Снова и снова прокручивая в голове его слова, я яростно развешивала белье.

Мне надоела его ложь. Его переменчивое настроение. Его приказы. Наставления. То, что он состоял из сплошных противоречий. Сначала он утверждает, что ему не нужна рабыня, а затем настойчиво требует послушания. Убеждает, что железо на моем предплечье ничего не значит, а после пригвождает к земле скрытой истиной.

Этна никогда не будут воспринимать меня, как равную. Он никогда не будет. И только что это подтвердил. Даже если и не хотел этого говорить… сказанное сгоряча правдивее любых других слов.

Вещи в корзине закончились слишком быстро. Я оттягивала время как могла: бродила вдоль развешанной одежды, расправляла несуществующие складочки на ткани и подставляла влажное лицо вечернему ветру. Даже по обыкновению яркое небо казалось сейчас тусклым. Вскоре верхушка алого солнца скрылась за черными кронами, и теплый рыжий свет рассеялся, чтобы передать власть холодному лунному сиянию.

Ник сидел на нижней ступеньке, уперевшись локтями в колени и свесив руки между ногами. Он, не отрываясь, смотрел, как я неохотно приближаюсь к дому, зажав в руке пустую корзинку.

Я представила, что сейчас он пропустит меня в ту маленькую комнатушку, освещенную лишь блеском звездного небосвода, а потом провернет ключ в замке, и остановилась. Подняла голову и встретилась с ним взглядом. Он не двигался – просто продолжал наблюдать и ждать, но от меня не укрылось напряжение в обтянутых рубахой плечах. Спустя несколько ударов сердца я развернулась и направилась в другую сторону, чувствуя покалывание в шее, пока не скрылась за очередным рядом хижин.

Я притормозила и прижалась к стене, выглядывая за угол. Николас какое-то время смотрел в ту сторону, куда я ушла, и хотя он больше не мог меня увидеть, я все равно чувствовала себя неуютно под его взглядом. Потом он резко ссутулился и потер лицо ладонями. Должно быть, его жутко раздражали все мои выходки.

Не знаю почему, но я простояла так довольно долго. Столько же, сколько Николас просидел на пороге. Я видела, как к нему приблизился черный силуэт отца и положил руку на плечо. Аян что-то сказал, но Николас, не дослушав, стряхнул ладонь вождя и вскочил. Из распахнутой им двери вылетела собака – на удивление, невредимая после встречи со старушкой – и двинулась за хозяином прочь от дома. Я испугалась, что Николас решит проследить за мной, но он отправился в совершенно другом направлении. Аян, сложив руки на груди, задумчиво наблюдал, как они удалялись. А потом скрылся за дверью. Поляна опустела. Лишь робко выделяла белым свечением исчезающие на гребне холма фигуры луна.

Так и не сумев заставить себя вернуться, я побрела к дому Сахаар. Нерешительно ступила внутрь, но старуха, очевидно, уже спала. К счастью, ни одна половица не скрипнула, и стены комнаты поглотили лишь тихий щелчок закрывшейся двери.

Я поставила корзину на стол и, пригнувшись под свисающими травами, подошла к лавочке у дальней стены. На ощупь вытащила из-под нее маленькую чашу и поставила ее рядом, после чего сняла рубаху и принялась разматывать тугие повязки. Морщась от боли, я начала втирать целебную мазь в рану на плече. Мои повязки пропитались сукровицей, но в темноте я не смогла найти запасные, и поэтому пришлось довольствоваться старыми.

Не успела я закончить перевязку, как боковым зрением заметила желтоватый свет и обернулась. Прямо надо мной зависла недовольная, заспанная Сахаар, держа в руке свечу, которая бросала зловещие тени на ее худое, морщинистое лицо. От неожиданности я дернулась и смахнула чашу на пол.

Старушка проследила глазами весь ее путь, а после выжидающе уставилась на меня.

– Совсем обезумела? – проскрипела она. – Вламываешься посреди ночи.

– Солнце только зашло, – возразила я и вернула мазь на место. На любезности у меня не осталось сил. – Могу я… переночевать сегодня здесь?

– Решила, что, раз снуешь тут целыми днями, можешь распоряжаться домом, как хочешь? – мрачно вопросила Сахаар. – Теперь и после заката от тебя не будет покоя?

– Хорошо, – буркнула я. – Позвольте хотя бы закончить перевязку, и я уйду.

– И куда же? – хмыкнула старуха.

Я пожала плечами и снова расправила бинты. Прокрутила вокруг раны раз, другой… На коленях вдруг появилась парочка лоскутков чистой серой ткани. Я коротко поблагодарила ее.

– Поругалась с мальчиком? – внезапно спросила Сахаар.

Моя рука замерла.

– Почему вы так думаете?

– Это должно было случиться, – фыркнула она. – Последние дни он ходит злой, как демон. Я все гадала, когда же он сорвется.

– Разве он не всегда такой? – процедила я, мечтая поскорее закончить с перевязкой и уйти от этого разговора.

– Только когда очень устанет. – Сахаар скептически следила за моими неуверенными движениями, но помощь не предлагала.

– И что его так утомляет? – язвительно спросила я. – Общение со мной?

Старуха прищурилась и протянула:

– Ты не знаешь.

– Чего не знаю? – насторожилась я.

– Почему он истязает себя с утра до ночи.

– Не хотите мне рассказать?

– А что тут рассказывать. Неужто ты не слышала, во сколько обошлась ему?

Я уставилась на старуху, начиная понимать, но перебивать не стала.

– Кезро потребовали за тебя непомерно высокую цену. Ник с Аяном не рассчитывали расставаться со столькими припасами, но мальчик убедил отца, пообещал, что расплатится сполна. Вот, собственно, и пожинает плоды своего благородства, – с усмешкой закончила она, и я нахмурилась, потупив взгляд. Помимо этой удивительной детали моего спасения, меня насторожило кое-что еще.

– Вы ведь говорили, что ничего не знаете обо мне, – напомнила я, не скрывая своих подозрений.

– Я такого не говорила, – ухмыльнулась старуха. – Я лишь сказала, что мне неинтересно. Новости настигают меня быстрее, чем ты думаешь. Вождь все же мой сын.

Ничего не сказав, я натянула рубашку и встала с лавки, но Сахаар махнула рукой:

– Оставайся уж. Не на улице же спать. А зная твой характер, с тебя станется.

Пламя свечи проплыло по воздуху в сопровождении шаркающих шагов и потухло, лишая меня зрения. Я свернулась клубочком на жесткой скамье и, уткнувшись носом в колени, закрыла глаза. Узел в груди затягивался все сильнее и сильнее, под веками снова собиралась влага.

Вдруг снова раздался скрежет ботинок по полу, и я поспешно