Наполеонов кивнул.

Оба они не заметили, как потемнели голубые глаза Миндаугаса.

Он видел Колосветова несколько раз и заметил, какими глазами тот смотрел на Мирославу. Морису не понравилось, что она назвала его милым.

– Так зачем ты к нему ходила? – не унимался Наполеонов.

– Не ходила, а ездила.

– Не увиливай от ответа. Или это секрет?

– Какой тут может быть секрет! – всплеснула она руками. – Хотела выяснить, не знает ли он Земского.

– И?

– Что – и? – усмехнулась она.

– Слав, перестань издеваться.

– Я не издеваюсь.

– Ага, каждое слово из тебя приходится вытягивать, а я еще голодный, слабосильный.

Шура ловко утащил из-под руки Мориса кусочек ветчины.

– Ты что, хочешь, чтобы тебе палец отрезали? – строго спросил Миндаугас.

– Нет, я есть хочу. Но ты не уходи от ответа. Знает Кеша Земского?

– Да, знает.

– Но не верит, что это он убил дочку миллиардера, – хмыкнул Наполеонов и добавил: – Если тебя это успокоит, то я тоже не верю.

– Верю, не верю, – передразнила Мирослава, – в любом случае мы должны как можно больше узнать о каждом обитателе дома Бельтюкова и иметь представление о царившей в нем атмосфере.

– Составила свое представление?

– Не совсем, но постепенно складывается определенная картина.

– Слава! Что бы я без тебя делал?

– Иронизируешь?

– Нет, честно-честно. – Он молитвенно сложил на груди руки и скосил глаза на Мориса.

Мирослава расхохоталась:

– Скажи лучше, Шура, что бы ты делал без Мориса?

– Голодал бы, – вздохнул Наполеонов и расцвел, как роза, когда Миндаугас пригласил всех за стол.

Развалившийся на диване Дон со снисхождением смотрел на Шуру. Он-то уже успел полакомиться тушеной куриной печенкой и мог позволить себе подремать часок-другой-третий.

* * *

Мирон долго метался без сна, а когда часы пробили полночь, он услышал шуршание ветра за окном и долго прислушивался к нему, воображая, что по стене бегают мыши, вернее, призраки мышей…

На этом Мирон провалился в сон, точно в яму, заполненную чем-то непонятным. Может быть, и не опасным для жизни, но пугающим и без того мечущуюся от переживаний душу.

Он увидел свет… Зыбкий, дрожащий, пробивающийся из-под двери.

Потом послышались шаркающие шаги.

В комнате стало прохладно…

И тут месяц выплыл из тьмы и прижался крутым лбом к стеклу с той стороны окна.

Казалось, он чего-то ждал, готовился стать чему-то немым свидетелем… Или соучастником?

И вдруг картинка переменилась. Мирон увидел себя в саду.

Ему всего семнадцать лет.

Вокруг все цветет, поют птицы, весело звенит вода в фонтане и томно вздыхает листва.

У Мирона в руках – учебник по истории. Он пытается осмыслить прочитанное и понять, что же хотел донести до него автор.

Тут он слышит быстрые шаги, а через миг из-за кустов цветущей бузины появляется его кузина.

Она идет к нему.

Нет, не идет, а плывет, не касаясь ногами земли…

Сердце Мирона сжимается от ужаса, он пытается закричать, но тщетно, из горла вырываются только булькающие звуки. Ему не хватает воздуха, он задыхается, прижимает к горлу руки.

Последнее, что он слышит перед тем, как проснуться, это звенящий смех Евгении, который постепенно переходит в демонический хохот.

Проснувшись, Мирон посмотрел в окно – никакого месяца и в помине не было, тьма кромешная.

Все остальное ему приснилось или… почудилось.

Только сейчас он сообразил, что сидит на кровати, обхватив руками горло.

Но никто его не душил и даже не пытался. Разве только он сам…

Мирон разжал пальцы и вытер со лба холодный пот.

Прошлепал босыми ногами через всю комнату, достал из мини-холодильника минералку, налил полный стакан и выпил залпом.

Снова лег в постель и натянул одеяло до подбородка.

– Что же ты наделала, Евгения, – тоскливо подумал он, засыпая, – взяла и ушла…

Инна Нерадько тоже долго не могла заснуть, ворочалась с боку на бок.

А перед тем как лечь, долго рассматривала любительскую фотографию Евгении Бельтюковой, на которой та в обнимку с Адамом Верещаком заходит в гостиницу.

Совсем недавно Инна думала: «Почему так: одним – все, а другим – ничего?»

Теперь же она совсем не завидовала Евгении – лучше быть небогатой, но живой.

* * *

Утром выпал снежок, забелил все кругом.

Мирослава решила съездить в больницу к Бельтюкову.

Конечно, она знала, что в реанимацию ее не пустят. Да и зачем, если Валентин Гаврилович так и не пришел в сознание, несмотря на все усилия врачей.

Так что объяснить, зачем она туда едет, Мирослава не смогла бы даже себе самой. Впрочем, она и не пыталась.

Морис хотел было поехать с ней, но она только молча помотала головой.

Миндаугас пожал плечами: мол, на нет и суда нет, и напустил на себя равнодушный вид, но в глубине души все-таки был недоволен.

И, пожалуй, только Дон понимал или, вернее, ощущал все оттенки его чувств.

Вот и сейчас, едва Мирослава выскользнула из столовой, кот подошел к Морису, приподнялся на задние лапы, одну переднюю поджал так, что создавалось впечатление, будто кот прижал ее к груди, а другой осторожно потрогал Мориса за ногу.

Миндаугас наклонился и подхватил утешителя на руки. Тот сразу замурлыкал, уткнувшись влажным носом ему в ухо.

А Мирослава в вестибюле больницы нос к носу столкнулась с Филиппом Яковлевичем.

– Как он? – спросила она.

Хотя могла бы и не спрашивать – вид у двоюродного брата миллиардера был удрученный.

– Врачи советуют готовиться к худшему, – не стал он скрывать от детектива печальную весть.

– Сочувствую, – обронила она еле слышно.

Он посмотрел на нее внимательно и спросил:

– Вы к Вале?

И, не дожидаясь ответа, добавил:

– Вас не пропустят.

– Я знаю…

Он не стал спрашивать, зачем же она тогда пришла, просто взял ее под руку и повел к выходу. А на крыльце то ли предложил, то ли попросил:

– Давайте куда-нибудь поедем, посидим. – И добавил сокрушенно: – Тошно мне.