В дом Мирон пробрался только ночью, крадучись и вздрагивая от любого шороха, как воришка.

Но Евгения никому не рассказала о том, что произошло между ними в тот вечер в саду.

Несколько дней после этого она просто не замечала его, игнорировала, смотрела так, словно он – часть обстановки.

– Вы что, поссорились с Мироном? – спросил Валентин Гаврилович.

– С чего ты это взял, папа?

– Ты вроде бы его избегаешь.

– Тебе показалось.

– Может, и показалось, – насмешливо согласился он, ничего не заподозрив.

Потом жизнь вошла в привычную колею. И Мирон тосковал, не имея возможности поговорить с Женей, дотронуться до нее.

В начале декабря того года ему исполнилось восемнадцать, Евгения на празднике не появилась, и он сильно напился от отчаяния.

Была уже почти полночь, когда кто-то постучал в его дверь. Он распахнул ее и никого не увидел, только на полу белел небольшой конверт. На нем было написано: «От Жени».

Сгорая от нетерпения, непослушными пальцами он разорвал конверт и обнаружил короткую записку: «Приходи в двенадцать часов к кусту шиповника».

Он не мог поверить своим глазам. Что это могло значить? Ночью, в холод идти к кусту шиповника?! Да она смеется над ним!

Мирон сердито отшвырнул конверт, лег в постель. Но через секунду вскочил, оделся и выбежал из дома.

Его ноги проваливались в снег, он несколько раз споткнулся, пока добрался до назначенного места.

В небе висела удивительно яркая луна, напоминающая фонарь, освещающий все вокруг – снег, кусты и… никакой Евгении.

Он чертыхнулся и собрался уже вернуться в дом, как вдруг кто-то набросился на него сзади. От неожиданности Мирон упал в снег.

– Ты? – выдохнул он, увидев оседлавшую его Евгению.

А дальше начался такой шабаш, что любая панночка нервно летала бы вокруг на метле.

Мирон потерял счет времени и перестал ориентироваться в пространстве.

Его распахнутая шуба уже давно была засыпана снегом, который таял под его телом, сам Мирон терял остатки сил и готов был молить о пощаде, а девушка все скакала на нем. Ее зрачки расширились и глаза стали черными, волосы метались, как живые.

Наконец, когда Мирону уже казалось, что сознание вот-вот покинет его, Евгения вскочила с него и умчалась.

Он облизал губы и почувствовал соленый привкус своей крови. С трудом поднялся на ноги и, не запахивая шубы, качаясь и то и дело падая на колени в снег, добрался до дома.

Поднялся к себе, держась за перила и моля судьбу лишь о том, чтобы никто его не увидел.

Но в доме уже все давно спали – и хозяева, и обслуга.

Мирон с трудом стащил с себя одежду. Это несложное действие лишило его последних сил, он как подкошенный упал на постель и проспал так, лежа поперек кровати, до самого утра.

Когда он встал, то почувствовал себя значительно лучше. Забравшись под душ, он стал намыливать тело душистым мылом и вдруг увидел синяки…

Он повернул голову и посмотрел на себя в затуманенное зеркало, быстро вытер его полотенцем и остолбенел: все его тело было покрыто следами жадных поцелуев и укусов.

«Хороший подарок сделала мне сестра», – мрачно усмехнулся Мирон.

Целый месяц ему пришлось носить водолазки и свитера, закрывающие руки и шею.

А Евгения вела себя с ним так, словно ничего не случилось. Была весела и доброжелательна.

Глядя на нее, Мирон и сам начинал сомневаться, а была ли на самом деле эта безумная ночь? И точно ли он, Мирон, лежал распростертым на снегу, а Евгения скакала на нем так безумно, словно видела в нем жеребца, которого намеревалась загнать насмерть.

Было ли это явью? Или только безумным сном?

А как же следы ее страсти на его теле?

Однажды, не выдержав сомнений, которые буквально сводили его с ума, Мирон перехватил сестру в коридоре и, придержав ее за руку, тихо проговорил:

– Женя, нам надо поговорить.

– О чем? – искренне удивилась она.

– Ну, – замялся он.

– Ах, о той снежной ночи? – рассмеялась она беззаботно.

– Да! – вырвалось у него.

– Выбрось из головы, Мироша. – Она высвободила свою руку и отрезала: – Я больше тебя не хочу!

– Но…

– Никаких «но»! Считай, что я вернула тебе должок! – выдохнула она с ненавистью и ушла, не оглядываясь.

– Дура! – закричал он ей вслед. – Я люблю тебя!

– Не ори, – все так же не оборачиваясь, проговорила она и спросила ехидно: – Хочешь, чтобы папа услышал?

Нет, этого Мирон не хотел.

И больше ничего между ними не было.

Евгения повзрослела, стала еще красивее и желаннее. У нее появились поклонники, потом любовники. Наконец, на горизонте нарисовался Адам Верещак, который Евгении казался легким райским облачком, а Мирону черной грозовой тучей.

Евгения влюбилась впервые в жизни. И это перечеркивало все надежды Мирона.

Но тут судьба улыбнулась ему. Его дядя Валентин Гаврилович Бельтюков мечтал не о таком зяте, как цирковой артист Адам Верещак.

Возлюбленному Жени было отказано от дома.

У Мирона вновь прорезались крылья. Он повеселел и ожил. И вдруг дядя нашел для дочери жениха, который подходил ей, по мнению миллиардера, по всем параметрам.

И гордая, казалось бы, неукротимая Евгения согласилась на помолвку с сыном банкира и обувщика.

Как же ненавидел тогда Мирон Порошенков Марка Коноплева!

Но на улице Марка недолго музыка играла, помолвка была расторгнута, и Евгения вновь стала свободной.

Однако оставался Адам, с которым Евгения и не думала прерывать отношения. Об этом Марк случайно узнал от Инны.

Вернувшись домой поздно вечером, Мирон узнал о том, что его дядя скончался в больнице, так и не придя в сознание.

Еще через несколько дней было оглашено завещание. По нему две трети состояния миллиардера отходили его дочери, треть – племяннику.

Шурину, его жене и брату разрешалось жить в доме Бельтюкова, или же его дочь должна была купить им жилье. Кроме того, всем было положено ежемесячное содержание. Брату и шурину также выделялись акции в бизнесе, которые они не имели права в течение 50 лет продавать на сторону, все сделки можно было совершать только в семье.

Весьма приличные деньги завещались обслуге.

Что делать теперь с основной частью завещания, никто не знал. Кто может наследовать Евгении, тем более если она сама скончалась раньше завещателя?

Юристы принялись перелопачивать законы.