Она не знала, выходил ли к завтраку Мирон и в каком он был состоянии.

Сама она вышла из своей комнаты только к вечеру.

А с Мироном они встретились через день. Он больше не звал ее в сад, они продолжали встречаться в его комнате.

И каждое утро, собираясь уйти, Инна ждала, что он попросит ее остаться и предложит стать его женой.

Но Мирон не предлагал.

А потом приехала Евгения, и Инна увидела, как он обрадовался ей. Мирон ходил за сестрой по пятам, стараясь предугадать любое ее желание.

Сердце Инны обливалось кровью. Она не понимала, что случилось. Ей даже в голову не приходило, что Мирон может испытывать к Евгении какието иные чувства, кроме братских. Ведь они кровные родственники!

Однажды она подстерегла его в столовой и спросила:

– Что случилось?

– Ничего не случилось, – улыбнулся он, – просто все рано или поздно заканчивается, моя девочка.

– Что ты хочешь этим сказать?!

– Только то, что наши отношения закончились.

– Но так нельзя!

– Почему? – спросил он удивленно.

– Мы ведь любим друг друга!

Он тихо рассмеялся:

– Что за глупости.

Она приготовилась возразить, но он упреждающе поднял руку:

– Я понимаю тебя! Но, Инна, я никогда не говорил тебе о любви. Да и ты мне ничего такого не говорила. Нам было хорошо вместе, я тебе очень благодарен за все подаренные мне ночи. Но они прошли…

Он наклонился, клюнул ее в щеку и ушел.

Больше она не пыталась говорить с ним. Зачем? Ее унижение ничего не изменит. Тем более что он был прав! Она не любила его. Но очень хотела стать его женой и испытывала к нему сильное влечение. Девушка замкнулась в себе.

– Инна! – услышала она голос матери и повернулась.

– Мне нужно кое-что сказать тебе. – Нерадько сжала руки на груди и отвела глаза от дочери.

Такое поведение было настолько несвойственно ее решительной матери, что Инна растерялась и спросила:

– Что случилось, мама?

– Ничего особенного пока не случилось. Просто Вера сказала, что огласили завещание.

– Нам-то какое до этого дело? – спросила Инна.

– В нем написано, что две трети состояния отписаны Евгении, а треть – Мирону.

– Ну и что?!

– Жени нет.

– Мама, юристы найдут, кому отдать капитал Валентина Гавриловича.

– Глупенькая, – как-то странно улыбнулась мать, и в глазах ее показались слезы то ли умиления, то ли радости.

Серафима Оскаровна приблизилась к дочери и ласково погладила ее по голове.

– В том-то и дело, – проговорила она, – что ты, Инночка, – теперь единственная наследница Вали.

– Что ты такое говоришь? – Инна посмотрела на мать с удивлением и страхом. – Мама, ты здорова?

– Здорова, как никогда, – быстро проговорила Нерадько, – но пришло время для того, чтобы сказать тебе правду.

Взгляд широко открытых глаз Инны остановился на материнском лице.

– Инночка, прости меня, но твой отец не Артур Нерадько, а Валентин Бельтюков.

– Мама!

Где-то совсем рядом скрипнула дверь.

– Тихо, доченька, тихо, иди к себе. Я тоже скоро приду, только вот справлюсь с одним срочным делом. А ты иди.

Нерадько заспешила к двери, а Инна осталась стоять у окна. Она была настолько ошарашена услышанным от матери, что не могла прийти в себя.

Разве можно поверить в то, что теперь она – единственная законная наследница всего состояния миллиардера Бельтюкова?

«Нет, мама скорее всего заблуждается…»

И тут Инна почувствовала, как что-то сдавило ее шею. Она попыталась схватиться за удавку и ослабить ее, но пальцы ее скользили, воздуха не хватало, она сделала последний рывок, и свет померк перед ее глазами.

Мирослава сидела на диване в гостиной и читала книгу. Торшер уютно освещал страницы.

Дон лежал рядом с хозяйкой, вытянутые лапы кота касались ее колен.

Вошел Морис и присел рядом, стараясь не потревожить кота.

На колени Мирославы он положил распечатку информации, выуженной им из Интернета.

Волгина стала быстро читать, сменяя один лист другим.

– Это проливает свет на то, что вас интересует? – спросил Миндаугас.

Она кивнула:

– Помогает составить представление об интересующей меня особе.

– Слухи могут быть неточными или даже лживыми, – заметил он.

– Конечно, – согласилась Мирослава, – но на безрыбье – и рак рыба.

– Наверное, ее подруги могли бы более… – Он хотел сказать – объективно, но тотчас спохватился и нашел более подходящее слово: —…подробно рассказать о ней.

– Они и рассказали, – улыбнулась Мирослава.

И тут же спросила:

– Может, нам с тобой куда-нибудь поехать?

– Куда?

– В ресторан или в театр…

– Я бы хотел в музей.

– Поедем в музей.

– Когда?

– Да хоть завтра.

– У нас будет время?

– Угу. Я решила устроить себе выходной.

Волгина выполнила свое обещание, и после завтрака они поехали в музей. Морис выбрал Художественный.

Детектив задержалась перед входом в музей, чтобы еще раз прочитать высеченную на памятной доске надпись: «Есть одна священная война – это война трудящихся против эксплуататоров».

Да, прав Наполеонов, никуда не делась из их крови классовая ненависть, бурлившая в крови их дедов и прадедов.

Мирослава была в Художественном музее уже не раз, но не стала роптать, когда Миндаугас купил билеты на всю экспозицию, а это два этажа со множеством залов.

Они ходили по музею четыре с половиной часа, пока окончательно не выдохлись и не потеряли способность впитывать прекрасное…

– Остальное – в следующий раз, – проговорил сжалившийся над Мирославой Миндаугас.

– А ты еще полон сил? – усмехнулась она.

– Не то чтобы очень, но… – улыбнулся он в ответ.

После музея они посидели в «Старой кофейне», потом отправились бродить по набережной.

Серая Волга сонно шевелилась, накатывая пенные волны на песок.

На другом берегу виднелась полоска безлиственного леса, а дальше синели горы.

С реки дул холодный ветер, поэтому гулять было некомфортно, и они решили возвращаться.