Оно скользит в сторону, и я вижу человека, которомупринадлежит металлическая рука...

За троном стоит Бенедикт, и его левая, настоящая рукаспокойно лежит на спинке трона. Он наклоняется вперед. Его губы шевелятся.

Но вот металлическая рука делает движение и... становитсявидно, кто сидит на троне.

— Дара!

Она поворачивает голову вправо, улыбается, кивает Бенедикту.Губы Дары движутся. Я протягиваю Грейсвандир вперед до тех пор, пока его остриене упирается в ямочку между ее ключицами.

Медленно, очень медленно она поворачивает голову ивстречается со мной взглядом. Лицо Дары оживает, наливается краской. Ее губышевелятся вновь, и теперь я слышу слова:

— Что ты такое?

— Нет. Это мой вопрос. Отвечай. Немедленно.

— Я Дара. Дара из Амбера. Королева Дара. Я восседаю наэтом троне по праву крови и наследования. А ты кто такой?

— Я Корвин. Я тоже из Амбера. Не двигайся. Я неспрашивал, кто ты такая. Что ты такое?

— Корвин мертв уже много веков. Я видела его склеп.

— Он пуст.

— Не так уж он пуст. Там лежит тело.

— Какова твоя родословная?!

Взгляд Дары скользит вправо, туда, где по-прежнему стоитпризрак Бенедикта. В его новоявленной руке возникает клинок, кажущийся еепродолжением, и держит он его свободно, почти небрежно. Его левая рука легла наруку Дары. Его глаза ищут меня за сиянием, излучаемым Грейсвандиром, но ненаходят. Бенедикт видит только сам Грейсвандир и узнает его...

— Я — праправнучка Бенедикта и ведьмы Линтры, которуюон любил, а потом убил. — Бенедикт вздрагивает от этих слов, однако Дарапродолжает: — Я никогда не знала ее. Моя мать и мать моей матери родились вместе, где время течет не так, как в Амбере. Я — первая по материнской линии, вком проявились все признаки человека. А ты, лорд Корвин, — всего лишь призракиз давно умершего прошлого, всего лишь злобная тень. Как ты сюда пришел, я незнаю. Но ты ошибся. Возвращайся в свою могилу и не тревожь живых!

Моя рука вздрагивает... острие отступает назад примерно наполдюйма... Но этого достаточно.

Выпад Бенедикта — за гранью моего восприятия. Егометаллическое плечо ловко направляет кисть, в которой зажат меч, и его мечнаотмашь ударяет по Грейсвандиру, а настоящее, живое плечо поднимает живуюруку, ту, что лежала на руке Дары... Все это я понимаю чуть позже, когда падаюи снова встаю и наношу парирующий удар — чисто рефлекторно. Как это странно —поединок двух призраков... Но нет, условия неравные. Его клинок не может коснутьсяменя, а вот Грейсвандир...

Нет! Бенедикт перекладывает меч в другую руку, отходит отДары и делает выпад, зажав рукоять меча обеими руками. Поворот запястья, бросокмеча вперед и вниз, мы сходимся... То есть это было бы так, принадлежи нашитела смертным. И все же на миг мечи скрещиваются, и этого мгновения достаточно.

Мерзко сверкающая металлическая рука кидается ко мне — всяиз лунного света и огня, мрака и гладкой стали... угловатая, без округлостей,пальцы согнуты, плоская ладонь, так похожая на живую, настоящую, с серебристымотблеском... она тянется схватить меня за горло...

Но промахивается и цепляется в плечо, а большой палец,судорожно скрючившись, пытается нащупать не то ключицу, не то гортань... Сжавлевую руку в кулак, я изо всех сил бью в солнечное сплетение, а там... тампустота...

Голос Рэндома:

— Корвин! Солнце вот-вот взойдет! Тебе надо спускаться!

А я даже не в силах ответить. Секунда-другая — проклятаярука вырвет из меня то, что сжимает... О, эта рука... Грейсвандир и эта такстранно похожая на него рука — две вещи, странно сосуществующие в моем мире и вмире призраков...

— Я все вижу, Корвин. Вырвись и иди ко мне. Козырь...

Я освобождаю лезвие Грейсвандира из захвата, замахиваюсь инаношу удар... Только призраку под силу одолеть Бенедикта — вернее, призракБенедикта — таким ударом. Мы стояли слишком близко друг к другу, и блокироватьГрейсвандир он не мог при всем желании. Но его контрудар, прекрасноисполненный, оставил бы меня без руки – если бы там была рука, которую мог быотрубить призрачный клинок...

Но руки там нет, а я завершаю атаку и бью изо всех сил какраз в то место, где мерзкое устройство из серебристой стали присоединяется кпризрачному телу Бенедикта. Не выпуская из скрюченных пальцев мое плечо, рукаотделяется от Бенедикта и замирает... Мы оба падаем...

— Вставай! Единорогом заклинаю тебя, Корвин, вставай!Солнце восходит! Сейчас город вокруг тебя растает!

Пол подо мной качается, колеблется, становитсяполупрозрачным, и я вижу предрассветно-радужные волны. Я встаю, покачиваясьиз-за тяжести впившейся в плечо металлической руки. Она висит на мне, словнодохлый клещ... Боль в боку нестерпимая...

И вдруг я обретаю вес. Видение океана не исчезает, а яначинаю просачиваться сквозь пол. К миру вокруг меня возвращаются цвета —волнующиеся полосы розоватых отсветов. Пол, отвергающий Корвина, тает, и подомной разверзаются глубины, готовые меня проглотить...

Я падаю...

— Сюда, Корвин! Ну же!

На вершине горы стоит Рэндом и протягивает ко мне руки. Ятянусь к нему...

И вот жаровни без огней снова далеко позади.

Мы с Рэндомом расцепились и встали с земли, но я тут же селна нижнюю из трех каменных ступеней и оторвал от плеча металлическую руку.Крови не было, а вот синяки наверняка появятся. Даже в лучах ласковогоутреннего солнца рука выглядела зловеще и отвратительно.

Ганелон и Рэндом стояли рядом.

— С тобой все в порядке, Корвин?

— Да. Дайте только отдышаться.

— Я еды захватил, — сообщил Рэндом. — Можнопозавтракать прямо здесь.

— Неплохая мысль.

Рэндом принялся распаковывать провизию, а Ганелон носкомботинка пнул металлическую руку.

— Это что еще за мерзость? — спросил он.

Я покачал головой и ответил:

— Отчекрыжил у призрака-Бенедикта. Сам не пойму как, ноона ухитрилась в меня вцепиться.

Ганелон подобрал руку с земли и стал ее разглядывать.

— А она намного легче, чем я думал, — сообщил он ивзмахнул металлическим протезом. — Да, такой рукой можно дел наделать —о-го-го!

— Знаю.

Ганелон повертел стальную кисть, согнул и разогнул пальцы.