Они оставили машину у шлагбаума, за которым начиналась заповедная территория, и пошли по длинному пешему маршруту, взявшись за руки. У Ленки были очень изящные и очень холодные пальцы. Никите почему-то нравилось, что они такие ледяные. Как у Снежной Королевы.

Людей на дороге почти не водилось.

Ленка рассказывала, как её посвящали в столбистки — она вообще любила лазить по горам. Никита слушал вполуха: всё думал, не нужно ли сказать ей, что пора бежать. Делать ноги. Валить. Всегда ненавидел эту фразу, а смотри ж ты, теперь сама просится.

— А ты была в Португалии? — спросил Никита.

— Аха, — кивнула Ленка, — там клёво. На Гимарайнше каменюки размером со слона и целиком во мху — у меня есть пара хороших фоток в инсте. — Она мечтательно зажмурилась. — А в Порту я вообще единственный раз в жизни была счастлива.

Никите не понравился Ленин тон. То ли он заревновал к Порту, который тоже любил больше других мест на карте, то ли дело было вот в этом «счастлива», которое явно подразумевало кого-то, кто не был Никитой.

— Поехали съездим, — предложил он.

Ленка слегка удивлённо на него посмотрела, склонила голову, проводила по небу глазами.

— Ну, — сказала она, наконец, — закончим здесь, подумаем.

Никита понял, что продолжать не стоит. Он стал думать, как сказать, чтобы не нарваться на язвительное «да, папочка», но тут Ленка безапелляционно заявила:

— Полезли.

— Да ну, — заартачился Никита, который не любил ни высоту, ни огромные камни, от устойчивости которых зависит твоя жизнь.

— Не дрейфь, — шепнула ему на ухо Ленка, и влажно приложилась к шее губами. — Это больно, но прикольно.

Она почти не соврала: больно оказалось по-настоящему. Никита лез вверх, всё сильнее сдирая пальцы и в ужасе ожидая, что уже вот-вот сведёт немеющую ногу. Раз пять ему казалось, что руки сейчас оторвутся, и он полетит вниз — туда, где регулярно собирается статистика разбившихся насмерть. Этот грёбаный столбизм, отчаянно рычал он про себя, чувствуя, как скачет сердце и как спина сделалась даже не мокрой тряпкой, а готовым куском льда. Если внизу ветра не было, здесь он как раз хлестал наотмашь.

Никогда, говорил он себе. Никогда больше. И снова лез.

Ленка шла впереди. Куда более уверенно и легко, останавливаясь, чтобы пошутить или поинтересоваться, как он там. Неизвестно, что было неприятнее.

Никита внезапно вспомнил Альфа, который не раз многозначительно повторял: «Вопрос не в том, как залезть на забор, а в том, как слезть с забора». Ну, вот как раз Альф бы никогда на этот забор бы и не полез. А я вот — пожалуйста, думал Никита, в очередной раз переставляя избитую ладонь на новое место.

И тут его посетила внезапная приятная мысль, что если он упадёт и разобьётся, то везде напишут, что это точно из-за расследования. Что таких совпадений не бывает.

— Давай руку! — сказал сверху Ленкин голос, оборвавший внезапную посмертную славу.

Никита отнял пальцы от камня и тут же был втянут на вершину. Оказалось, что уже конец подъёма. Бесконечного для Никиты подъёма, который Ленка, кажется, вообще не заметила. Она стояла на самом краю и со счастливой умиротворённой улыбкой смотрела вниз — на жёлто-оранжевый лес, берущий приступами хвойные островки и пожирающий их поодиночке.

Ленка обернулась и, как выбежавший из воды сеттер, помотала головой.

— Ух!

— Красиво, — признал Никита.

— Не, — не согласилась Ленка, — не красиво, а заебись!

Она сцапала Никиту и впилась в его шею губами.

— Заебись! — закричал вниз Никита.

Ленка радостно расхохоталась. Она скинула куртку и, придавив её снятым ботинком, принялась расстёгивать рубашку.

— Если завтра всех возьмут, надо это запомнить, — сказала она. — А ты чего стоишь?

Король под горой

Ночью Никита проснулся от криков. Он подскочил на постели и какое-то время вслушивался, пытаясь разобрать, кончился ли уже сон. Но нет: сдавленно и страшно кричали в самом деле, где-то совсем рядом.

Он спрыгнул с кровати, щёлкнул светом, схватил с пола гантель и, с силой толкнув дверь, вывалился в коридор. Крики сделались почти невыносимы, и Никиту сцапал ужас: ни в ванной, ни в туалете, откуда неслись звуки, понятное дело, никого постороннего быть не могло. Стоило отпирать — если она закрыта — входную дверь и нестись из квартиры прочь, но вместо этого Никита прокрался к двери туалета и с силой вдарил по ней ногой. Он готовился метнуть гантель во врага, кем бы тот ни оказался, но дверь спокойно проехала всю положенную траекторию, не встретив никакого сопротивления. Зажёгшийся свет тоже никого дополнительного не выявил. Орала спрятанная в дальней стене труба. Она делала небольшие передышки, но затем снова начинала вопить на разные голоса. Даже при свете и понимании, что, собственно, происходит, было жуть как стрёмно.

— Капец, — сказал Никита.

Он некоторое время поискал беруши, не нашёл и вернулся в спальню. За окном было привычно черно, сна не было ни в одном глазу, в туалете продолжали душить и кричать.

Такое место есть в каждом городе, просто не в каждом ему придумали название. В Казани оно известно как Чёрное Озеро, в Перми — это Башня Смерти, в Красноярске запомнилось Квадратом, затем Погружением, а затем снова Квадратом.

Неразрушимый сплав (как писал «Наш единый край») МВД и ФСБ, влитый в единое — и какое! — здание, в дом-квартал, наползающий сразу на Мира и Маркса, а ещё с двух других сторон приобнятый улицами Дзержинского и Диктатуры Пролетариата, снова гремел и наводил ужас.

В наушниках лучшего дебютанта вместо этого бесновался Оксимирон:

Фермы химер: в мутагене растут горгульи

Помутнение: чекист примерил костюм-болтунью

Ты поднимешься настолько, насколько травишь район

Лёд тронулся, со льдины глядит товарищ майор

Никита ухмыльнулся, ему стало интересно, сколько слушателей Окси въехало в чекиста-болтунью. Приятно чувствовать себя something special. Хотя, конечно, если бы не Юра Ревин и его «киночетверги» в Доме кино, Никита бы тоже ничего не сообразил. «Помутнение» они смотрели год назад, когда на улице вовсю мело, и было холодно, как в подмёрзшем аду. Никита тогда напоказ делал вид, что погода прелестна, и предаваться ей в похожем на пиджак пальтеце — самое то. Он распахнул после сеанса дверь Дома в воющую снеговую тьму, и почувствовал, как холод впивается хоботками в вены, впрыскивает ледяную слюну, которая заставляет кровь бежать всё медленнее. И хотя никого в наступившей морозной черноте видно не было, Никита вдруг предельно параноидально-ясно осознал, что