уже не уверен, что этот текст вообще стоит того, чтобы его читать. И может, надо его уже стереть, или пижонски — чтобы он доставил хоть чуть удовольствия — распечатать и бросить в печь. А нет печи — так просто извести зажигалкой.

В общем, промучившись полтора часа из двух, которые анонсировал Ружинской, Никита плюнул и переслал текст с пометкой «фин» в названии файла на два адреса: Андрея и редактора Марины — пусть теперь помучаются они.

Никто бы не поверил, если бы Никита сказал, что история «Моста» началась для него девять лет и два губернатора назад. Но она началась для него девять лет и два губернатора назад. Тогда ещё совсем сопляком он зашёл на кухню, где среди жареной картошки и горы окурков, набросанных в эмалированную плошку, сидел отец со своим приятелем.

— Это полная херня, — раскачиваясь на табуретке, цедил отец, — Шурик, ты не понимаешь, что они на эту кроссполярную туфту нас подпрягут и мы же будем в дураках?

— Да всё я понимаю, — отвечал толстый усатый Шурик, в татуировках и майке-алкоголичке похожий на располневшего ВДВшника, но, как и отец, конструктор на космическом предприятии, — но ты сгущаешь, Паша.

Отец никогда — почти никогда — не пил: так, бывало, в гостях пригубит вина, дед над ним даже посмеивался. А тут на столе — пустая бутылка водки. Отец красный и злой, рукой машет.

— Нет, Шура, ты скажи: можно через полюс летать с нашей-то голой задницей? Ну вот в базе? Теоретически хотя бы?

— Теоретически, Паша, можно и ежа родить. Но на нас это не повесить. Это левая затея, которую дядя Юра не может сбросить с хвоста. Вот попомни моё слово: ничего не будет.

— А ты попомни моё! — рявкнул отец. Он вдруг яростно запулил в раковину стакан, который до этого держал в руке, стакан с трагическим звоном разлетелся осколками в разные стороны, и отец — в обычной жизни человек-порядок — не обратил на это внимания. — Разденут нас до трусов. И заставят дать положительное заключение — позору не оберёмся!

И он накрыл лицо ладонями, как делал сам Никита, когда не хотел никому показывать, что плачет.

Эта картинка застряла в памяти, и Никита никак не смог бы её оттуда выгнать, если бы и захотел.

Поэтому, когда на занюханном комитете ЗС по финансам, куда Никита и пришёл только для того, чтобы поймать одного депутата, послышались слова «Полярный мост», Земля сделала дополнительный виток.

Стало понятно, что Никита теперь тоже откопает эту стюардессу.

На улице было холодно и вонюче. Опять, похоже, будут объявлять режим НМУ — неблагоприятных метеоусловий, по-простому «чёрное небо». Грязь замерла, и в отпечатках протекторов белой плесенью пророс иней. Никита запнулся о большие комки свежей грязи перед тайной «пещерой» Ружинской и уже привычным движением открыл лаз в «Комитет охраны мимоз».

В подвале свет давали только совсем крохотная лампочка в дальнем углу да Ленкин айфон, зажатый в высокий штатив для видеосъёмки.

Его хозяйка сидела напротив — в кресле, на глазах — широкая чёрная повязка, как будто её лицо оказалось запрещено цензурой.

Ружинская проповедовала телефонозрителям:

— …остановиться самим! Целые вы нам — без нужды! — Зло щёлкала она согласными.

Никита как раз остановился сам, собираясь послушать выступление, но Ленка сорвала тряпицу с глаз и поманила его рукой.

— Разжигаешь? — спросил Никита.

— А то, — признала Ленка, — только чё-то не очень выходит. Двенадцатый дубль уже. Лажаю с ритмом.

— Что за кино?

— Да так, — сказала Ленка, хищно улыбаясь, — прокурорские приколы.

Никита посмотрел на неё выразительно, хоть в темноте этого, скорее всего, и не было видно. Но тут Ружинская как раз включила свет и с вызовом уставилась на бойфренда.

— Слушай, — сказал Никита, — они скоты, конечно, тут вообще без обсуждения. Но ты же не станешь их прикармливать? Подтверждать их расцветающую паранойю про террористов? Они же только этого и ждут.

— Ничего они не ждут, Ника. Ты совсем не знаешь, кто-что это такое. Синие черти тратят дневную норму мозга, чтобы ширинку застегнуть, на два ботинка обуть им не всегда хватает, а ты говоришь «ждут». — Лена сняла телефон и просматривала отснятые ролики.

— Могла бы, я бы их своими руками передушила, — между прочим сказала Ружинская, — и спала бы спокойненько.

— Лен, если пробьют видео, могут же к тебе пристегнуть пропавшего следкомовца.

— Слышал тоже?

— Слышал.

— А если это я его и взяла? — поинтересовалась она. — Что делать будешь?

Никита подуспокоился. Всё же придуривается. Не она, слава богу.

— Грустить буду.

— У-у, — Ленка сделала плаксивое лицо, — не грусти, Ника. Я этого не переживу!

Она протянула Никите повязку.

— Запишись-ка и ты, отметься.

— И что говорить?

— А что хочешь. Что так им, синим скотам, и надо. Что это ты убил этого прокурорского и съел. Что хуй им, а не «Комитет».

— Не хочу, Лен.

— А что, — прищурилась Ружинская, — зассал?

Никита ухмыльнулся. Детская какая разводка.

— Просто не хочу.

— А вот я хочу. Смотри.

Ружинская достала из стола грязно-разноцветную, целиком состоящую из стрёмных пятен, балаклаву и напялила её на голову. Бухнулась в кресло, активировала голосом запись.

— Это «Комитет». Те, кто думал, что нас можно задушить арестами, ошиблись. Мы — это больше, чем шесть человек. Мы — это партизанский отряд, который стоит у вас за спиной. И теперь вы знаете, что мерзавцам из силовых структур иметь нас за спиной не безопасно. Ждите продолжения!

— Лен, ты это серьёзно? Что ты — это «Комитет»?

— А это неважно, — отозвалась Ленка, стянув балаклаву. — Теперь я — «Комитет». И ты можешь быть «Комитетом». Синие уверяли всех вокруг, что кругом сплошной «Комитет». И вот теперь кругом будет сплошной «Комитет».

— Слушай, это безумие какое-то, — вклинился Никита. — Мало того, что ты подставляешься не по-детски, так ещё и доказываешь, что эти ебланы — правы. Смысл в том, что никакого «Комитета» нет и не было. Что это хрень полная, абсурд, фикция! А вовсе не в том, что кругом сплошной «Комитет»!

— Соплежуйство, — отрезала Ружинская, — пока их не напугать, так и будут хавать по одному.

— Лен, ну что ты несёшь?! Ты не понимаешь, чем это кончится?!

— Это ты не понимаешь, — неожиданно ласково сообщила Ленка. — За это и люблю.

На Столбах лежал снег.

— Это куда лучше, чем гремучая грязь, которая тут обычно в это время, — сказала Лена.

Никита грязь не помнил. Он бывал на Столбах всего три позорных раза в жизни, и тогда обязательно было тепло, зелено и пахло костром, который здесь нельзя разводить. Но Никита всё