– Что ж, плюшечка моя, мне очень жаль. Симпатичный маленький парк. Но при чем тут мы?

Теперь самое трудное. Я должна потревожить целый клубок «не вариантов», заговорить о куче всего, о чем нельзя говорить, произнести вслух несколько имен, которые мы давно договорились – договорились, не обменявшись ни словом, – не произносить вслух. Я вскрою могилы, разбужу призраков. Потревожу старые раны.

– Двадцать первого мая, пять лет назад, – сказала я.

Он снова уставился в сторону:

– Как-как?

– Двадцать первого мая. Пять лет назад. Пять с небольшим. В тот день Аве исполнилось одиннадцать.

От этих слов его передернуло. Когда я произнесла имя моей старшей сестры. Ава и ее длинные волосы, Ава и ее широкая улыбка, Ава и ее громкий смех, Ава и ее надгробие с ангелом.

Родео покачал головой:

– Черт, Койот, как ты мо…

– Мы пошли в парк. Я. Ава. Мама. Роза.

От этих слов он весь скукожился, зажмурился. Скривился, точно я расплющила ему молотком большой палец. Скривился, когда я произнесла имя моей младшей сестры. Розы, которая смешно отплясывала танцы своего собственного изобретения, Розы, которая слишком громко подпевала песням, не зная слов, Розы, которая, чтобы не заснуть, щипала себя за шею, Розы, которая лежит рядом с Авой, под надгробием с птичками.

– Прости, – прошептала я. И продолжила: – Ты тогда был на работе. Мы сделали коробку памяти, все вчетвером. Каждая выбрала что-то важное, чтобы в нее положить. Наши фотографии. Рисунки. Записки, письма. Поделки. Пряди волос. Все это мы сложили в старую железную коробку, с которой раньше играли в кассу. Отнесли в парк и закопали. Там, в закоулке, под деревьями. Притащили большой камень и положили сверху. Мы собирались через десять лет прийти и откопать ее, порыться в воспоминаниях. Мы дали клятву, что придем. Я дала клятву. Но потом… – я умолкла: мой голос потерялся в океане разбитых стекол. И все же момент был не тот, чтобы делать паузы и теряться в океанах горя. – Но через пять дней… их не стало.

Последние слова повисли в воздухе надолго, и ими было сказано все, но очень о многом умалчивалось.

Родео сидел понурившись, закрыв глаза. Слегка раскачивался взад-вперед.

– А теперь осталась только я. А парк вырубают. И эти деревья раздавят бульдозерами. Но коробку памяти они у меня не отнимут. Она моя. И мы едем домой, чтобы ее забрать. Она – все, что у меня есть.

Родео покачал головой.

– Нет, – сказал он. И повторил: – Нет.

Он встал: встал, сжав кулаки, но глядя не так, словно лезет в драку, а умоляюще.

– У тебя нет этой коробки. Она уже пропала, Койот. Была да сплыла. Да и не нужна она тебе. Разве можно жить прошлым – это не жизнь! Вот наша жизнь, Койот, – она здесь и сейчас. Вот наша жизнь. Вот наш дом. Вот все, что у нас есть, и это прекрасно, потому что нам больше ничего не надо. Возвращаться – это не по-нашему. Мы не возвращаемся назад. Никогда. Мы движемся вперед.

Всю эту жалкую речь Родео произнес с таким видом, будто это не пустые слова, будто разговор окончен. Но ни одна клеточка ни в моем теле, ни в моей душе не дрогнула.

– Я знаю, тебе не хочется возвращаться, – сказала я, и по моему голосу было понятно, что уступать я не намерена. Я говорила без злобы, однако твердо – я не собиралась умоляюще брать Родео за ручку и посылать ему воздушные поцелуи. – Но мы едем. Мы едем, Родео. Говори что хочешь, мне все равно. Я эту коробку не брошу, не допущу, чтобы она пропала безвозвратно. А если ты меня не отвезешь, поеду на попутках. Клянусь, возьму и поеду.

– Давай позвоним бабушке, – сказал Родео. – Пусть она туда сходит, отыщет коробку и хранит ее, пока…

– Нет. Нет. Это не ее коробка. Это не ее воспоминания. Это не ее мама, и не ее сестры, и не ее клятва. Это все мое. Мое, Родео. Мне нужна эта коробка. И я хочу ее забрать. Хочу откопать эту коробку: я ведь обещала. Я ведь обещала маме. И я ее откопаю.

Родео резко тряхнул головой, хотел было что-то сказать, но я не дала ему вымолвить ни слова.

– Не хочешь – не въезжай в город, это необязательно. Остановишь автобус у окраины, я дальше дойду пешком. Мне все равно. Но сейчас ты сядешь за руль, – сказала я, указывая на сиденье, – и отвезешь меня домой. Или я поеду на попутках и доберусь сама. Но я еду. И надеюсь, что ты меня отвезешь.

Лестер кашлянул. Лестер, который по зову сердца ехал на другой конец страны:

– Послушай, брат, я могу остаться с вами. В Бойсе я еще успею. Мы можем высадить тебя где-нибудь в соседнем городе, и я ее отвезу. Брат, это важное дело.

Родео посмотрел на него:

– Ты знал?

Лестер пожал плечами.

Потом заговорил Сальвадор. Сальвадор, старавшийся уберечь от бед маму, а она – уберечь его:

– Соглашайтесь, сэр. Ей нужна эта коробка.

Родео, моргая, посмотрел на него влажными глазами.

– Да-да! – вмешалась Вэл. – Вы должны ей разрешить. – Вэл, чьи родители не хотели, чтобы она была такой, какая есть, но она все равно не сдавалась.

– Родео, – сказала Эсперанса Вега. Эсперанса Вега, которая много знала о хороших и плохих сторонах жизни и всеми силами старалась, чтобы жизнь поворачивалась к ее сыну хорошей, а не плохой стороной, – вы же хороший человек. Так сделайте это, потому что вы хороший. Ради дочери.

Все эти голоса прозвучали один за другим. Это было что-то. Это было невероятно. На секунду мне показалось, что у меня есть семья.

Я встала, шагнула к Родео. Подошла к нему близко-близко, почти вплотную. А он стоял, стараясь не смотреть на меня.

– Что ты всегда говоришь про других, про всех остальных, кого мы видим вокруг? Что в жизни они – только пассажиры. Что едут они, прицепившись к чужим машинам, движутся, куда кривая вывезет. Что люди должны очнуться от спячки и взять судьбу в свои руки. Ну а я разве не человек? Ты составил все эти списки «не вариантов», Родео, и я с ними считалась. А теперь мой черед. Не возвращаться? Потерять коробку? Это не вариант, Родео. Так считаю я.

Я придвинулась еще ближе, задрала голову, чтобы заглянуть ему в глаза. Глаза были как у раненого, но Родео не отвернулся. Наши взгляды скрестились.

– Пожалуйста, Родео, – сказала я шепотом, тихо-тихо, едва слышно.

Так мы стояли, глаза в глаза, несколько секунд.

– Не знаю, – сказал он наконец хрипло, – не знаю, продержусь ли я до конца пути. Не знаю, хватит ли у меня сил, птичка.

– Ничего, Родео. У меня сил хватит. Хватит на нас обоих. Не волнуйся о том, сможешь ли ты довезти меня до конца пути. Об этом волноваться еще рано. Просто пока езжай, не останавливайся. Дорога в тысячу ли начинается с одного шага, верно? Ты ведь сможешь, Родео, правда? Ты сможешь ехать без остановок? Сможешь ради меня? Ты ведь меня любишь, правда? Так сделай это ради меня. Отвези меня домой. В первый и последний раз. Потому что ты меня любишь.