внимания. Никаких тайных жестов, никаких переглядываний. Ты должна делать вид, что меня не существует. Если Руфус однажды решит меня наказать, ты не можешь ему помешать. А если он обидит тебя, я не смогу вмешаться. — Филос ненадолго замолкает. Ему явно неловко об этом говорить. — Он тебя… он когда-нибудь тебя обижал?

— Нет, — отвечает Амара, но Филос выжидающе смотрит на нее, и она вдруг решает сказать правду. — Однажды он очень плохо со мной обошелся, так что я знаю, на что он способен. Но больше этого не происходило.

Лицо Филоса приобретает такое злое, ранее невиданное выражение, что Амаре становится не по себе. Она гладит Филоса по плечу.

— Не стоило мне этого говорить.

— Нет, стоило. Мы должны обо всем друг другу рассказывать, чтобы понимать, как нам быть. Когда-нибудь я сообщу тебе все, что знаю о Руфусе, но сейчас точно не смогу этого вынести.

— Особенно после того, как довел меня до слез, — пытается пошутить Амара.

Филос улыбается, но Амара чувствует, что он опечален.

— Я люблю тебя, — произносит он.

Амара пристально смотрит на Филоса и понимает, что впервые с тех пор, как не стало Дидоны, она не одинока. Она берет руку, которой Филос прикрывает шрам, и привлекает его к себе.

— Я тебя тоже люблю.

Лемурии

Глава 20

Вот почему я скажу, если ты пословицам веришь:

В мае, народ говорит, замуж идти не к добру.

Овидий. Фасты: Лемурии[10]

Пятеро женщин, рабыни и свободные, сидят в столовой и вместе пьют в честь Лемурий. Эти празднества всегда внушали Амаре тревогу: в эту ночь убитые и непохороненные возвращаются в мир живых, чтобы тревожить свой род, в эту ночь нужно было ублажать мстительных мертвых. Однако даже в такой мрачный вечер она не в состоянии чувствовать что-либо, кроме счастья, зная, что скоро будет с Филосом. Он приходил к ней почти каждую ночь после той, первой; оба беспрестанно говорили о том, что рискуют, и в то же время как будто не могли расстаться.

Не одна Амара в хорошем расположении духа. Феба и Лаиса начинают чувствовать себя свободнее, тем более что Виктория неустанно потчует их вином и комплиментами теперь, когда еда уж давно съедена. В первый раз с тех пор, как флейтистки появились в доме, Амара пытается увидеть в них людей, она представляет, что бы чувствовала к ним, встреться они в «Волчьем логове». Они сидят на диване, близко друг к другу, рука Лаисы, лениво изогнувшись, покоится на колене Фебы, они почти повторяют позы любовниц Зевса с фресок на стене. Амара не уверена, что Лаиса ей нравится. В ее лице есть что-то неумолимое, жестокое. У нее в голове звучит голос Феликса: «Будь ты на моем месте, ты бы обрадовалась, увидев в другом себя?»

Амара смеется над чьей-то шуткой, поднимает кубок с вином и медленно отпивает из него: так она и дальше может незаметно наблюдать за остальными. Феба не такая, как Лаиса. Настороженная, но без холодности. Сегодня она на высоте: все смеются над ее наблюдениями о мужчинах, которым она прислуживала. Амара подозревает, что в «Волчьем логове» они бы подружились. Но не тешит себя надеждой, что это возможно теперь.

— Ты очень тихая сегодня. Думаешь о своей любви?

Вопрос Виктории застает Амару врасплох.

— Конечно, — отвечает она. — Я всегда думаю о Руфусе.

— Я говорила не о Руфусе, — произносит Виктория, и Амара невольно бледнеет. Виктория указывает на изображения на стенах. — Думаю, мы все знаем, что, предложи тебе Юпитер себя в качестве царя богов или в качестве груды золота, ты бы выбрала второе.

Амара смеется — не только от шутки, но и от облегчения. Заметив реакцию госпожи, флейтистки смеются тоже, прекрасно зная, что лучше вторить ей. Амара чувствует, как Британника пошевелилась у нее за спиной; и ей не нужно поднимать глаза, чтобы понять, какое сейчас у британки каменное лицо.

— Госпожа права, — льстиво говорит Лаиса. — Деньги имеют значение.

— Вы учились вместе? — спрашивает Амара. — В Аттике?

Феба и Лаиса переглядываются.

— Нет, — отвечает Лаиса. — Мы познакомились в Байи. Работали там.

— А из какой части Аттики вы, госпожа? — спрашивает Феба, судя по тону, скорее из вежливости, чем из любопытства.

— Из Афидны, — отвечает Амара.

— Вас там учили быть куртизанкой? — спрашивает Лаиса.

— В каком-то смысле.

— Ну это уж вряд ли! — фыркает Виктория. — Амара была докторской дочкой.

— Да, — улыбается Амара. — А потом конкубиной. А затем шлюхой. А теперь я куртизанка.

Лаиса активно кивает.

— Куртизанка — это хорошо, — говорит она. — Гетера.

От одного лишь слова, произнесенного на родном языке, меняется все ее лицо. Амара не может устоять перед искушением перейти на греческий, чтобы увидеть, какой эффект это произведет на Лаису.

— Судьба была благосклонна ко мне, когда подарила мне такого патрона, как Руфус, — говорит Амара. — Может быть, вас тоже ждет подобный шанс. Вам обеим хватит мастерства, чтобы воспользоваться им.

— Вы великодушны, госпожа, — отвечает Лаиса более проникновенным голосом. — Я молюсь, чтобы по воле Афродиты найти себе патрона такого же щедрого, как ваш. Конечно, такого, который сможет уплатить вам и госпоже Друзилле соответствующую цену. Чтобы все были в выигрыше.

— Ничто не доставит мне большую радость. Хитрость женщины живет дольше, чем ее красота.

— И обе живут дольше, чем ее целомудрие, — добавляет Феба. Фраза банальная, но все трое все равно смеются.

— О чем вы говорите? — Британника нервничает. — Как будто мало латыни. Не хватало еще греческого.

— Прости, — отвечает Амара. — Я сказала, что надеюсь, что девушки смогут хорошо устроиться в жизни, потому что они талантливы.

— Какая жалость, что здесь никто не говорит на твоем языке, Британника, — замечает Виктория. — Он такой мелодичный.

— Ты тоже училась на конкубину, Британника? — спрашивает Феба, пока не началась перепалка. При этом вопросе Виктория от смеха чуть не выплевывает вино.

— Воина, — ответила Британника, не обращая на Викторию ни малейшего внимания и ударив себя правой рукой в грудь напротив сердца.

— Как ты оказалась здесь? — спрашивает Лаиса, и Амара со стыдом понимает, что сама она за все время общения с Британникой ни разу не задала ей этот вопрос.

— На нас напали, — произносит Британника с непроницаемым лицом. — Убили мужчин. Жгли всё. Забрали женщин, детей. Моя семья — они мертвы. Я видела, как они умирали.

В наступившей мрачной тишине даже Виктория не знает, что сказать. Британника окидывает собравшихся долгим взглядом, упиваясь их смущением. Она улыбается своей широкой улыбкой, так что видна дыра на месте выбитого зуба, и Амара знает, что в этой улыбке совсем