в сиреневой кофте и черных брюках, с массивным жемчужным ожерельем на тонкой шее. Женщина улыбнулась, сделала приветливый жест и, приоткрыв дверь кабинки, вежливо попросила:

— Молодой человек, вы уже много раз набирали. У вас все равно не отвечают. Может, теперь я попробую позвонить?

— Да… верно, не отвечают… — машинально повторил за ней я и, поднявшись с сиденья, вышел в зал, а после на улицу.

Снаружи было безлюдно, тихо, тепло. Бесцельно болтаться по городу желания не было. Я выбросил в урну телефонную карту и медленно направился к дому.

В квартире я первым делом проследовал в кухню, разыскал в ящике штопор и откупорил «Мукузани», которое купил по дороге. Наполнив стакан до краев, я залпом выпил вино, потом ушел в комнату и сел на диван. Минут пять я пробыл на нем без движения, ничего не замечая вокруг, ни о чем толком не думая. Я намеревался выдуть бутылку, а после, всю ночь, чтобы забыться, смотреть телевизор.

Я допивал второй стакан «Мукузани», когда в мои планы вмешался звонок, зазвучавший в прихожей. Настойчиво, громко и длинно. Я вздрогнул и бросил тревожный взгляд на стрелки будильника. С недавних пор я стал с осторожностью относиться к поздним звонкам.

В дверь опять позвонили, потом постучали. Я бесшумно подкрался, прильнул к дверному глазку, но ничего, кроме нечеткого силуэта в мглистом пространстве, не различил. Через секунду в квартире снова раздался переливчатый звук. Я выждал недолгое время, внутренне сжался и отворил.

На пороге стоял высокий крепкий мужчина. В первую секунду, в полумраке темного коридора, я его не сразу узнал.

— Новенький, — сказал мужчина с задором. — Ну здравствуй, Новенький! Можно войти?

Это был Алексей, водитель микроавтобуса. Тот, что привез меня в город. Я отошел от двери и молча впустил его внутрь.

Теперь, в свете электрических ламп, я смог разглядеть своего знакомца подробно. Я еще раньше заметил, что рост у него примерно как мой — около метра восьмидесяти, плечист и подтянут. На нем ладно сидели сине-серые джинсы, рубашка из тонкого серого трикотажа и куртка на пуговицах, из тонкой и мягкой матовой кожи черного цвета. На ногах остроносые туфли, носок правой немного испачкан в грязи. От Алексея пахло вином, однако выглядел он бодрым и трезвым.

Он уверенно, не разуваясь, проследовал в комнату и опустился в кресло рядом с журнальным столом:

— Не разбудил тебя, Новенький? — уже без задора, спокойным, будничным голосом осведомился он у меня, окинув комнату взглядом.

За то время, что я не видел его, на лице Алексея появилась жесткая, густая щетина. Я покосился на испачканный грязью ботинок и собрался ответить, но он, предупредив меня, заговорил снова:

— Знаю — не разбудил. Проезжал на машине и видел, как ты зашел в подъезд с бутылкой в руке. Вот, решил навестить тебя…

Алексей извлек сигарету, с силой постучал ее концом по столу и закурил. Знакомо запахло крепким дымком. Я сходил в кухню, принес для гостя стакан и, опустив его перед ним, не говоря ни слова, наполнил вином.

— Устроился, Новенький, на работу? — беспардонно спросил Алексей, внимательно изучая меня. — Ты, кажется, за этим в Ханты приехал?

— Почему Новенький? — холодно поинтересовался я у него, пригубив немного вина. Я был настороже, про себя я старался понять: зачем этот поздний визит?

— Все очень просто, — объяснил Алексей, не обращая внимания на мой неприязненный тон. — Ты новый жилец в этой квартире, поэтому — Новенький.

Он отпил из стакана, с удовлетворением чуть заметно кивнул и, взглянув на бутылку, потушил сигарету.

— Вкус этого вина нельзя смешивать с другими тонами, Новенький. Его нужно пить соло. Если так можно, конечно, сказать… — объяснил он мне свой поступок.

— Не называй меня Новеньким, — настойчиво потребовал я. Я почувствовал, что стал раздражаться из-за его поведения.

— А как? — спросил он меня очень искренне, не замечая мой резкий тон. — Знать твое имя я не хочу, незачем. Да ты и не стремишься мне его сообщить. Если б хотел, давно бы назвался. Понимаешь, когда не знаешь имени человека, формат отношений между им и тобой определен. Так как бы проще… Тебя с ним ничего не соединяет, его с тобой тоже. Нет никаких обязательств. Даже воспоминания быстрее исчезнут из памяти. Вспоминать-то ведь некого — имени нет!

— Тогда называй меня Другим, — несколько нервно отреагировал я.

— А почему Другим? — в свою очередь спросил Алексей. Он удивленно посмотрел на меня, по-прежнему не замечая моего недовольства.

— Потому что, если следовать твоей логике, я не тот жилец, не тот человек, что жил прежде здесь. Я — Другой!

— Хорошо, — кивнул Алексей, — правомерное замечание, и очень логичное. Так ты устроился на работу, Другой?

В его стакане осталось только на четверть. Он взял бутылку и, взирая на меня с застывшим вопросом в глазах, стал медленно лить вино в свой стакан.

— Нет, не устроился. Теперь думаю, стоит ли мне вообще это делать, — уклончиво ответил я. Чужое любопытство мне было незачем.

Алексей продолжал лить вино, не отводя от меня лукавого взгляда. Я неотрывно за ним наблюдал и ждал момента, когда вино потечет через край и прольется ему на колени и на обивку кресла.

— Правильно, Другой, оставайся свободным, — произнес Алексей и поставил на стол бутылку.

Его рука остановилась в нужный момент. Стакан был налит до самого края, ни одной капли не пролилось мимо. Алексей поднял вверх стакан, приглашая меня присоединиться к нему, и сделал два больших, длинных глотка.

С легким металлическим звоном лопнула спираль в одной из люстровых лампочек. Мы разом вскинули лица и взглянули на потухшую лампочку.

— Правильно, оставайся свободным, — повторил Алексей уже серьезным тоном, — немногие на это способны. Я имею в виду, быть свободными. На самом деле многих людей свобода пугает.

Он отвел взгляд от люстры и сосредоточил его на стакане с вином. Голос его звучал негромко, но, несмотря на это, в нем ощущались уверенность и различимая сила.

— Большинство людей не знают, что делать со своей свободой. Они с радостью отдают другим людям право распоряжаться их жизнями. В обмен на обещанный паек в конце месяца, который их босс, правительство, «родная» корпорация или кто-то еще там, даст им в виде зарплаты. Они соглашаются, чтобы за них думали, за них решали, указывали им, что нужно делать, потому что сами они боятся быть хозяевами своей судьбы. Они боятся сделать что-нибудь не так, боятся совершить ошибку. Страшатся взять на себя ответственность… Люди зависят от работодателей, от родственников, от властей, от религиозных плутов, но при этом считают, будто свободны. Только это