Аль не дастся?

Он беззвучно засмеялся. Впервые я увидел его таким и понял, что в молчуне этом живет тихое упрямство, надежда на получение своего места под солнцем. Но снова спросил:

— А если счастье не улыбнется?

— Этого не могет быть! — решительно отрезал он. — Человек — не тварь. Человеку без счастья нельзя. Только надо найти тропинку, только стать на нее… Не каждый сразу находит.

За окном послышались голоса. Это коммунары возвращались с работы, веселые, энергичные. Мне тотчас же вспомнились ночные раздумья о коммуне, и я сказал Григорию:

— А они, кажется, все сразу нашли счастье. Конюх только чего-то… Если бы нам остаться здесь, в коммуне?..

— А-а, и ты с коммуной, — дернул он щекой. — Для чего она мастеровому? Тут всех под одну гребенку…

Меня поразило: сейчас Григорий говорил как Иона, одним голосом. Что же это такое? Никак не мог я взять в толк. Решил вернуться к началу разговора. Спросил Григория, что бы он стал делать, когда бы ему удалось найти «вотчину». Он поднял голову и посмотрел на меня как на несмышленыша.

— Чудной ты, парень. Что бы я стал делать? Неуж непонятно? Да что и все. Не сумлевайся — закрутилась бы машина.

От предвкушаемого удовольствия он начал потирать руки, как это иногда делал Иона, а щека задергалась так, что глаз, выкатываясь, делался все больше, все страшнее.

Мне немножко даже жутковато стало: нет, этот разоткровенничавшийся молчун не упустит добычи. Он только ждет поры. Продолжать разговор с ним расхотелось. Впрочем, и он, как бы спохватившись, замолчал.

Уходили мы из коммуны утром. Пока Григорий водружал машину и утюг на санки, я шмыгнул к боковой дорожке, по которой шла Лида, в новеньком плюшевом пальто.

— Теперь куда? — спросила она, глядя на меня черными, с длинными ресницами глазами.

— В село Каметь. Кто-то там к женитьбе готовится, так их обшивать. — Оглянув ее, нарядившуюся в новое пальто, я в свою очередь спросил: — А ты куда собралась?

— В город. Помнишь — говорила… Страшно, — поежилась она, — даже поджилки трясутся. Но если бы приняли!..

— Ты меня первого встретила, когда выходила?

— Первого. А что? — не понимала она.

— Мама говорила: когда первым встречаешь мужчину — задуманное осуществится.

— Поверю тебе, мужчина! — засмеялась она. — И твоей маме, — подавая руку, сказала радушно, — и тебе ни пуху ни пера. Заглядывай к нам. У нас ведь неплохо?

— Хорошо, — сказал я, не выпуская ее руку, маленькую, жестковатую, из своей: хотелось подольше ощущать ее тепло. И глядеть еще на пальто, которое было не хуже того, что шили год назад хуторской буржуйке Сонечке.

Урок французского

В село пришли в то самое, через которое мы проходили при первом знакомстве с подгородчиной. Тогда бросалась в глаза только комолая церковка, без колокольни, которая была снесена при подавлении кулацкого мятежа. Сейчас, пока разыскивали хозяина, мы разглядели все село, большое, с новыми, недавно построенными домами. Стояло оно на равнине, одна сторона его прикрывалась березовым перелеском, а другая выходила на широкий заснеженный простор.

Повстречав рябенького паренька лег двенадцати, разметавшего тропку у прихромнувшей избенки, я спросил, отчего тут так по-степному ровно.

— Это от Волги, — пояснил он, оглядывая нас. — Она близко, вон там, — указал метлой в заснеженную даль. — Верстов пяток всего.

Волга! Да ведь где-то в волжском городе, может, не так уж далеко отсюда, Алексей учится. Спросил я паренька и о расстоянии до города.

— Верстов двадцать с гаком, а по прямой помене, — ответил он. — Дорога наша известная, по ней сам сочинитель Некрасов езжал.

— Куда?

— А хоть бы в Вежу, к Мазаю. К коробейникам тоже. Дедо-тятя говорит, что видел стихотворца живого, однова воротца ему открывал и получил картинку со стихами, — похвалился малый. — Хошь покажу?

— Ты лучше покажи, если знаешь, в каком доме портной Иона остановился, — перебил его Григорий.

— Вон ваш усач, у богачей Власовых, — вдруг нахмурившись, указал парнишка на высокий, обшитый тесом дом.

— Ты недоволен?

— Будешь недоволен! Дедо-тятя звал его шубенку сшить, так отказался. А в этот дом бегом. По выбору… Дуйте и вы!

Он надернул на лоб шапку и зашагал прочь. Я долго глядел ему вслед. Несмотря на задиристость, он вызывал уважение. Хотелось крикнуть ему, остановить, ни Григорий уже толкал меня в бок: пора к хозяину.

Когда мы вошли в дом, на нас пахнуло резким запахом нафталина. Видно, хозяевам пришлось переворошить свои сундуки, чтобы достать из запасов сукна и меха. Не успели мы раздеться, как услышали из передней комнаты, оклеенной цветастыми обоями, голос Ионы, требовавшего поскорее браться за работу.

Обоим нам Иона немедля дал дело. Меня заставил сшивать куски меха, а Григория выстрачивать бортовку, сам же ходил вокруг стола, приглядываясь, так ли мы начали, и предупреждал:

— Материал дорогой, не запорите. Это вам не ватники тачать.

— Ничего, сделаем, — односложно отвечал Григорий.

— Погоди ты со своим «ничего». Я дал слово сшить обоим женишкам лисьи шубы по лучшей моде. У Калиновича этот заказ перехватил.

«Калинович? Но это же его бывший наставник, у него Иона и патронки заполучил. Как же он мог замахнуться на него?» — недоумевал я.

А Иона все ходил, потирая руки, потом и сам принялся за работу. На его неулыбчивом лице время от времени появлялась вкрадчивая усмешка. Когда были сметаны верха, он сам сделал первую примерку.

Вечером нас позвали в кухню, на ужин. За столом собралась вся хозяйская семья, рассевшаяся строго по ранжиру. С края сидела хозяйка, высокая и худая женщина лет сорока пяти, рядом с ней сам хозяин, который в ожидании нас читал агрономический журнал, держа его далеко от глаз, в вытянутых руках, в средине восседали женихи, замыкала ряд худенькая немая девушка. Для нас была поставлена скамейка, ее мы и заняли. Перед нами дымилось блюдо тушеной капусты с потрохами. Такое же блюдо стояло и на хозяйской стороне, из которого ели родители и сыновья, а у девушки была особая миска.

Немая сидела как неприкаянная, ни разу не подняла глаз, не взглянула в нашу сторону. Обращали на себя внимание ее натруженные, с резко обозначившимися суставами руки. После каждого подношения ложки ко рту она немедленно клала ее на стол, рядом с миской, а руки прятала под стол. Впрочем, девушка не засиделась. Запив капусту чаем, она опрокинула чашку на блюдце вверх дном и, поклонившись, вышла.

— Отдыхай иди, — мотнул ей головой хозяин. А нам сказал: — Племянница. Осталась без батьки и матки — в заваруху погибли, с малых лет и воспитываю. Дело родное, кровное… Ох, досталось тогда на орехи. Сколько