«Но что я тут делаю? Почему нахожусь в больнице? Если яработаю в больнице, то должна быть в форменном платье. В форме ДВО»[10].

Возле ее кровати материализовалась сиделка.

– Ну как, вам теперь получше, дорогуша? – спросила она снаигранной бодростью. – Вот и славненько.

Таппенс не была уверена в том, что все так уж славненько.Сиделка сказала что-то о чашечке чаю.

«Похоже на то, что я больна», – неодобрительно сказала себеТаппенс. Она лежала неподвижно, восстанавливая в памяти отрывочные слова имысли.

«Солдаты, – сказала себе Таппенс. – ДВО. Да, конечно. Яслужу в ДВО».

Сиделка принесла чай в чашке, похожей на поильник, иподдерживала ее голову, пока она пила. Голову снова пронзила острая боль.

– Я работаю в ДВО, – вслух сказала Таппенс.

Сиделка посмотрела на нее непонимающе.

– Голова болит, – сообщила Таппенс, констатируя этот факт.

– Скоро пройдет, – отозвалась сиделка.

Она приняла поильник и, проходя мимо сестры, доложила ей:

– Номер четырнадцатый проснулась. Правда, она еще плохосоображает.

– Она что-нибудь сказала?

– Сказала, что она ОВП[11], – сообщила сиделка.

Сестра хмыкнула, показывая тем самым, что она думает обовсяких ничего не значащих пациентах, которые утверждают, что они ОВП.

– Ну, это мы еще посмотрим, – сказала она. – Поторопитесь,нельзя же весь день возиться с поильником.

Таппенс лежала на подушках в полусонном состоянии. Она всееще не могла контролировать свои мысли, и они проносились в ее головебеспорядочной чередой.

Здесь должен быть кто-то, кого она хорошо знает. В этойбольнице было что-то странное. Она такой больницы не помнила... Никогда в такойне работала. «Там были солдаты, – сказала она себе. – Это была хирургическаяпалата, на мне были ряды А и Б». Она открыла глаза, снова огляделась и решила,что этой больницы она никогда раньше не видела, что там нет ничего указывающегона хирургических больных, будь они военные или гражданские.

Интересно, где она находится? – спрашивала она себя. В какомгороде? Она попыталась вспомнить какое-нибудь название. Но единственное, чтоприходило на ум, – Лондон или Саутгемптон.

Теперь около кровати появилась палатная сестра.

– Надеюсь, вам теперь лучше? – спросила она.

– Я чувствую себя хорошо, – ответила Таппенс. – Что со мнойтакое?

– У вас ушиб головы. Она у вас, должно быть, сильно болит,верно?

– Болит, – подтвердила Таппенс. – А где я нахожусь?

– В Королевской больнице в Маркет-Бейзинге.

Таппенс обдумывала эту информацию. Она ничего ей неговорила.

– Старик священник, – сказала она.

– Простите?..

– Да так, ничего.

– Мы пока не могли вас зарегистрировать, нам неизвестна вашафамилия, – сказала сестра. Она приготовила ручку, устремив на Таппенсвопросительный взгляд.

– Моя фамилия?

– Да. Для истории болезни, – пояснила она.

Таппенс молчала, соображая, что все это означает. Еефамилия. Как ее фамилия? «До чего глупо, – сказала она себе. – Я, кажется, еезабыла. Но все-таки должна ведь у меня быть фамилия». Вдруг она почувствовалаоблегчение. Перед ней мелькнуло лицо священника, и она решительно проговорила:

– Ну конечно, Пруденс.

– П..., эр, у, де, е, эн, эс?

– Совершенно верно.

– Но это только имя. А как фамилия?

– Каули. Ка, а, у, эль, и.

– Рада, что вы вспомнили, – сказала сестра и отошла с такимвидом, словно все остальное ее не интересовало.

Таппенс была довольна собой. Пруденс Каули из ДВО, отец еесвященник... у него приход... идет война... «Странно, – подумала она, – похоже,я ошибаюсь. Все это было давным-давно». Она пробормотала про себя: «Это не вашребеночек?» Ничего невозможно понять. Она ли это сейчас сказала или это ейсказал кто-то другой?

Сестра снова стояла у ее кровати.

– Ваш адрес, – сказала она. – Мисс Каули или миссис Каули?Вы спрашивали о ребенке?

– «Это не ваш ребеночек?» Кто это спрашивал или это я самаговорила?

– Я бы на вашем месте постаралась уснуть, – посоветоваласестра.

Она вышла, чтобы сообщить полученную информацию поназначению.

– Кажется, она приходит в себя, доктор, – доложила сестра. –Назвала себя Пруденс Каули. Однако адреса не помнит. Говорит что-то о ребенке.

– Ладно, – сказал доктор в своей обычной небрежной манере. –Дадим ей еще сутки. Она справляется с сотрясением вполне удовлетворительно.

Томми пытался вставить ключ в замок. Прежде чем ему этоудалось, дверь отворилась – на пороге стоял Альберт.

– Ну и как, – спросил Томми, – она вернулась?

Альберт покачал головой.

– И никаких известий – ни звонка, ни письма, ни телеграммы?

– Ничего, сэр. Решительно ничего. И от других тоже ничего.Они затаились. Но она находится у них. Они ее держат, сэр. Я в этом уверен. Ониее держат.

– Что, черт возьми, вы хотите сказать этим своим «они еедержат»? Начитались всякого. Кто ее держит?

– Вы знаете, о чем я. Гангстеры.

– Какие еще гангстеры?

– Те, которые чуть что – выхватывают ножи. Или жемеждународные.

– Перестаньте молоть чепуху, – сказал Томми. – Вы знаете,что я думаю?

Альберт вопросительно посмотрел на него.

– Я полагаю, с ее стороны очень дурно, что она не дает осебе знать. Она совершенно с нами не считается.

– Ну что же, я понимаю, что вы хотите сказать. Отчего же,можно считать и так, если вам от этого легче. Я вижу, вы принесли картинуназад, – добавил он, принимая из рук Томми громоздкую поклажу.