– А что же теперь? Вы уже его забыли? – с нескрываемым любопытством поинтересовалась Джейн Дормер, и я невольно задалась вопросом, что именно она пытается из меня вытянуть.

– Совершенно забыла, – ответила я.

– А Гертфорд? Разве он не просил позволения ухаживать за вами?

– Это было очень давно, еще до… – Я собиралась сказать: «до смерти прежней королевы», но вовремя умолкла, щадя чувства своей приятельницы. – Он тоже забыт.

Интересно, было ли заметно что-нибудь по моему лицу? Понимала ли Джейн, как я опустошена из-за Гертфорда? Мне казалось, что внутри у меня настоящая пустыня. Наверное, по мне все-таки ничего не было заметно, потому что Джейн сказала:

– Вот и хорошо.

Мне хотелось узнать, что она имеет в виду, но мы с ней не близкие подруги и не говорили о любви. Наверное, Джейн Дормер вообще не привыкла к таким разговорам. Похоже, ее мысли потекли по другому руслу – она разглядывала витражное окно. Там был изображен образ Богоматери. Сквозь витраж внутрь проникал голубоватый свет, отчего ее белая кожа казалась еще светлее. Она преклонила колена на подушке, закрыла глаза и перебирала четки. Я последовала ее примеру – скорее из вежливости; может быть, она молилась о спасении моей грешной души? Я была рада, что взяла с собой четки из уважения к Фериа и его супруге, ведь они католики. Перебирала бусины – за последние месяцы я почти утратила эту привычку. Взгляд мой блуждал по часовне; я заметила рядом с Богоматерью образ, который запал мне в душу. Не могла отвести взгляда от фигуры женщины в монашеском одеянии – наверное, это какая-нибудь святая. У нее худое, изможденное лицо, тонкие руки похожи на прутики. Вместе с тем взгляд у нее исступленный, восторженный, как у влюбленной девы.

Джейн открыла глаза и с трудом стала подниматься, придерживаясь рукой за сиденье, – она ждала ребенка. Я взяла ее за локоть и помогла встать.

– Малыш шевелился, когда я молилась, – прошептала она с блаженной улыбкой. – Господь отметил его. – Она схватила меня за руку, приложила мою ладонь к своему большому, как барабан, животу: – Вот, опять зашевелился!

Я почувствовала движение под пальцами.

– Ах! – Только тут я до конца поняла, что в ней растет живое существо, которое совсем скоро появится на свет. – Вы боитесь?

– Нисколечко, – с улыбкой ответила Джейн, – она обо всем позаботится, – и подняла взгляд к Богоматери на витраже. – А если Господь захочет забрать одного из нас или обоих – что ж, на все Его воля. – Она снова осенила себя крестным знамением.

Я кивнула, хотя и не разделяла ее убежденности. Невольно вспомнила свою казненную сестру. Ее вера, пусть и другая, чем у Джейн Дормер, была столь же тверда. Меня посетила странная мысль: может быть, такая убежденность заключена в самом имени Джейн? Но сразу же вспомнила еще одну Джейн, Юнону, которая гораздо больше похожа на меня – она верит в то, что видит собственными глазами, в то, что можно пощупать. И не то чтобы я никогда не задумывалась о Боге, просто мысли о нем наводили меня на мысли о смерти, а я не выношу мысли о том, что когда-нибудь меня не станет; меня сразу же начинает мутить от страха.

– Рада видеть, что вы не отказались от истинной веры, как многие другие в последнее время, – сказала Джейн, касаясь пальцем моих четок.

Я улыбнулась. Она не догадалась, что я ношу четки лишь из вежливости.

– Начался исход, – со вздохом продолжила она.

Я решила, что лучше сменить тему, и спросила, указав на восторженную монахиню:

– Кто это?

– Это Екатерина Сиенская. Ты должна ее знать. По воле Господа она не способна была вкушать ничего, кроме Святых Даров; поэтому к тому времени, как она вознеслась к Нему, она уже достаточно очистилась.

– Ах да! – ответила я, как будто помнила Екатерину Сиенскую, хотя никогда не слышала о женщине, уморившей себя голодом во имя Господа. У нас дома не читали жития святых. – Екатерина Сиенская.

– Может быть, она охраняет тебя – ведь ты носишь ее имя.

– Да, наверное, – ответила я, хотя точно знала, что назвали меня не в честь монахини, заморившей себя голодом во славу Господа, а в честь Екатерины Говард, на которой Генрих Восьмой женился незадолго до моего рождения. Вскоре он приказал отрубить ей голову за измену… Говорят, ее призрак до сих пор бродит по коридорам Хэмптон-Кортского дворца. Интересно, которая из Екатерин – моя защитница?

Выйдя из часовни, мы попали в большой зал, где встретили Фериа; он только что вернулся от Елизаветы. Он ходил туда-сюда, сердито наморщив лоб. За ним семенил паж с грудой бумаг.

– Esta mujer sera mi muerto[23], – сказал он.

– Mi estimable esposo[24], – обратилась к нему Джейн, и я невольно задалась вопросом, как буду жить в их доме, не зная ни слова по-испански. Тем временем Джейн перешла на английский: – Милорд, прошу вас говорить на моем языке.

– Извините, – ответил Фериа с сильным акцентом; вид у него был удивленный – похоже, он только что заметил мое присутствие. – Я забылся… Леди Катерина, добро пожаловать! – Он пожал мне руку, затем поднес ее к губам. – Добро пожаловать! Прошу прощения за… Джейн, как по-английски будет genio?

– Раздражительность, милорд.

– Да-да, за раздражительность. Я только что от королевы. – Последнее слово он произнес как будто в шутку, только шутка вышла совсем не смешная. – Она отказывается выходить за эрцгерцога, если не увидит его в… во…

– Во плоти? – подсказала Джейн.

– Во плоти, – повторил ее супруг. – Невозможно, чтобы эрцгерцога разглядывали, как коня на аукционе! Это неуважение! – Фериа сжал кулаки; глаза его метали молнии. – Он сын императора, а она, она… Nada mas de una bastarda![25] – Он снова принялся мерить зал шагами. – И этот Дадли… Все говорят, что она хочет выйти за него, но он женат, хотя его жены никто не видел. Говорят, она больна. Больна или… Envenenado[26].

– Querido[27], – прошептала Джейн, беря его сжатую в кулак руку и по одному разгибая пальцы. Меня поразило, что они больше похожи на отца и дочь, чем на мужа и жену. – Вы не должны так говорить. Возможно, Дадли… – она подыскивала нужное слово, – возможно, он не идеален, но он не станет отравлять жену, ведь за ним наблюдает весь двор. – Она сплела свои пальцы с пальцами мужа. – Гомес, любимый мой, наш малыш сегодня опять брыкался.

Фериа растаял:

– Mi angel[28]. – Он положил руку ей на живот, улыбнулся, совершенно забыв о Елизавете и обо мне; супруги словно удалились в свой, закрытый для всех мир.