Все присутствующие не сводили взгляда с другого мужчины.

Мистрис Сент-Лоу склонилась к Левине и негромко сообщила:

– Вот за кого она на самом деле хочет выйти!

– Он женат, – возразила Левина.

Дадли, в противоположность Сесилу, одевался вызывающе роскошно; в нем не было ничего скромного, благопристойного. Его дублет с прорезями был сшит из серебристой парчи, украшен вышивкой и драгоценными камнями. В прорезях была видна алая атласная подкладка. Высокий ворот был выполнен по испанской моде. Небольшая алая шапочка, отороченная золотой бахромой, была лихо заломлена на ухо. Он широко шагал длинными ногами, обтянутыми черными чулками. На его красивом лице играла легкая усмешка. Левина вспомнила, что еще не так давно Роберт Дадли носил перешитый дублет своего отца, весь покрытый заплатами, а его панталоны так прохудились, что на коленях просвечивала кожа. Теперь главный конюший щедро тратил свое жалованье на наряды. Поговаривали, что ему положили тысячу марок – и это еще без дополнительных доходов.

Дадли тоже хотел бы заказать Левине свой портрет, но она слышала, что, несмотря на огромное жалованье, он из тех, кто платит по счетам, только когда это абсолютно необходимо, и подозревала, что он придумает какой-нибудь предлог, чтобы не заплатить: объявит, что портрет ему не нравится, что он вышел непохожим на себя или художница выбрала слишком мрачные краски. Поэтому она оттягивала время, говоря, что вначале должна закончить портрет королевы.

Дадли поклонился Елизавете, сняв шапку и тряхнув кудрями. Волосы у него великолепные, черные, густые. В них мелькали рыжеватые пряди. Его глаза необычного темно-синего оттенка немного напоминали тот цвет, который Гольбейн любил для фона на некоторых своих портретах. Этот мужчина, несомненно, знал о своих достоинствах.

– Ваше величество, – произнес он с такой улыбкой, словно Елизавета – простая служанка, с которой он спит.

Королева смотрела на него поверх своего длинного носа, стараясь казаться властной, но ее выдавали уголки губ, которые чуть дернулись вверх.

– Я только что видел Кэтрин Грей в приемном зале, – сказал Дадли. – Не знаю, зачем вы ее там прячете. Она – настоящее маленькое сокровище. Королева, безусловно, должна собрать в своей короне все драгоценности.

Левина стояла опустив глаза, но навострив уши.

– Она… – ответила Елизавета. – Мы вовсе не считаем ее… – она ненадолго умолкла, – привлекательной!

– Я удивлен, – недоумевал Дадли. – Со мной она всегда была вполне дружелюбна.

– С вами? По-другому и быть не может. И почему все так хотят, чтобы я благоволила к этой девке? – Елизавета презрительно скривила губы, что сделало ее на короткое время откровенно некрасивой.

Дадли смотрел на нее и, уставив указательный палец к потолку, как Христос, который указывает на небо на многих итальянских полотнах, одними губами произнес:

– Ревнуете!

Тогда она склонилась к нему, приставила ладонь к его уху – ее жест во многом казался более интимным, чем даже поцелуй, – и что-то прошептала. У Сесила был такой вид, словно он проглотил лимон; он неловко переминался с ноги на ногу.

Дадли с заговорщической улыбкой отодвинулся:

– Нет!

Елизавета кивнула, явно довольная его ответом, и повернулась к Сесилу:

– Что-то еще?

– Нет, мадам, – ответил Сесил, подобострастно кланяясь. Затем он собрался уйти.

– Нет, кое-что осталось, – возразила она, как будто ненадолго забылась в обществе Дадли и только что вспомнила о своих обязанностях. – Вы не показали нам всей почты. Кое-что происходит без нашего ведома.

– Мадам, лишь незначительные дела. Такие, которыми вашему величеству незачем себя утруждать. Мелкие дела и тому подобное.

– Сесил! – Елизавета положила руку ему на плечо и понизила голос: – Позвольте выразиться совершенно ясно. Мы должны просматривать всю почту!

Государственный секретарь сделал жест, как будто тасует колоду карт, но молчал, хотя явно хотел возразить. Левина наблюдала за ним. Сесил достаточно хорошо знал Елизавету. Она всегда обладала устрашающей властью; даже когда ей было не больше десяти лет, с ней не хотелось спорить, если только противник не был совершенно в себе уверен.

– Вам ясно? – спросила она с твердокаменной улыбкой.

Сесил кивнул и медленно попятился, склонив голову, как монах на молитве. Дадли следил за ним, опустив уголки губ.

– Потанцуем? – предложила Елизавета, когда государственный секретарь ушел.

Она мгновенно преобразилась и снова стала кокетливой. Она легко порхала по комнате, останавливалась рядом с Левиной, чтобы посмотреть, удалось ли той уловить сходство, обсуждала с ней кое-какие мелочи, которые ей хотелось бы видеть на портрете, и снова трепала за уши Героя.

Дадли следил за ней, как хищная птица. Танцмейстер отошел в сторону, ожидая приказаний; лютнист сел на табурет, и все присутствующие наблюдали за тем, как королева ласкает пса и беседует со скромной художницей, небрежно, как будто она обыкновенная девушка, которая беседует с родственницей.

Затем Елизавета обернулась и спросила:

– Чего же вы ждете? Все в приемный зал!

Дамы заторопились, взяли свои вещи и ждали, когда Елизавета сделает первый шаг, чтобы они тоже могли выйти следом за ней. Левина собрала кисти, жалея о том, что не может удалиться незаметно. Но сейчас ее время ей не принадлежало. Герой ткнулся ей в руку мокрым носом; она встала, ожидая, когда королева выйдет.

Двери открылись; во внешних покоях послышался шум – те, кто находился там, тоже ожили. Вышла королева, и все упали на колени. Левина заметила Кэтрин в дальнем углу; она стояла на коленях, как и остальные, но не в знак уважения к королеве; она привязывала голубую ленту на шею своего спаниеля Стэна. Покружив по залу и выбрав себе место, Елизавета заговорила с кем-то. Левина бочком протиснулась поближе к Кэтрин. Герой и Стэн в знак приветствия обнюхивали друг друга. Стэн повалился на спину, обнажая розовый живот, и позволил борзому обнюхать его более тщательно. Музыканты заиграли гавот.

– Я этого не выношу, – прошипела Кэтрин.

– Почему бы вам не присоединиться к остальным? Вы так хорошо танцуете. Может быть, тогда она передумает.

– Скорее наоборот. Будь я горбунья, как Мэри, или косолапая, возможно, она бы и смягчилась.

Левина сделала вид, что не слышит горьких слов.

– Вы можете написать ей прочувствованное письмо и послать подарок.

– Думаю, не стоит. Maman все время предлагала то же самое, но…

– Что «но»?

– Я не стану пресмыкаться, Вина. Возможно, я и боюсь ее, вернее, боюсь того, что она может со мной сделать… Понимаю, мои слова, наверное, кажутся глупыми, но я ее кузина, и ей следует соответственно со мной обращаться, не требуя, чтобы я пресмыкалась перед ней. Смотрите, как она благоволит к леди Ноллис, а ведь я ей такая же близкая родственница, как она, хотя родословная у меня куда лучше! Да, наверное, я горда, но здесь все горды… более того, здесь правит гордыня и стремление, чтобы все шло своим чередом. Меня воспитывали не так, чтобы я сгибалась при первых же признаках неприятностей.