Взяв Ксюшину ладошку в свою, Денис повел ее к «Пентагону» и усадил на самое удобное место, даже подстелив дополнительную пенку. Со всех сторон ей улыбались бритые и заросшие щетиной мужские физиономии, а кто-то уже протягивал ей солдатскую кружку с прозрачным содержимым. Она, все еще не придя в себя окончательно от всего происходящего, машинально сделала приличный глоток и тихо ойкнула. Вокруг понимающе переглянулись и протянули зеленый ломтик соленого огурца. Сорока с жадностью набросилась на него.

— Извините, девушка, но дамам здесь предлагают только чистые напитки. Спирт, спирт и еще раз спирт, — произнес бородач, который и дал Сороке ту самую злосчастную кружку.

— Плагиат, — отозвалась Сорока, — хотя на кота Бегемота вы не тянете.

На что бородач, ни на минуту не смутившись, ответил:

— Зато если бы вы видели мой профиль в лунном свете!..

Да, попала так попала. Одна на костре с двумя десятками мужиков, да еще такого вида, что ночью бы их видеть нежелательно, а то еще долго кошмары сниться будут. Хотя у них здесь даже уютно, и морды у них вполне доброжелательные. Вот со спиртом она промахнулась, зато связки разогрела, можно не распеваться. Ну что ж… «Вы хочете песен — их есть у меня». И Сорока взяла в руки гитару, заботливо поданную ей Свояком.

И понеслось-поехало. Сорока уже давно не устраивала вот таких сольных концертов. В последнее время это ей было уже не так интересно, как раньше. Да и гитару в лес она таскала больше из-за того, что всегда находился кто-то, кто обязательно вспоминал, что она поет бардовские песни, и просил сыграть что-нибудь на заказ. Она пела все новые и новые песни и не замечала, как за ее спиной Свояк перемигивается с Денисом и тот показывает в ответ большой палец.

«Зеленые братья» осмелели и потихоньку начали просить Сороку спеть те или иные песни, в основном на военные темы. К своему искреннему удивлению (все-таки репертуар у нее был более чем приличным), Ксения поняла, что практически ничего из заказанного не знает. Тогда она, извинившись, спела им старые афганские песни, которым ее еще в далеком детстве научили ребята со двора, в свою очередь услышав их от своих старших братьев. Как ни странно, но все они прошли на ура: разговоры на костре разом прекратились, а потом Сорока услышала, как ее новые знакомые начали ей подпевать. От афганских песен она перешла к творчеству Розенбаума, потом в ход пошли песни Великой Отечественной, потом бардовские песни о войне. Напевные, искренние, они всегда нравились Ксении, хотя играла она их по своей старой традиции только раз в году, 9 мая, стараясь провести этот день где-нибудь в лесах около Крюкова. Там она остро, всей своей сутью чувствовала боль и радость победы и всегда вспоминала фотографии родных, погибших на полях сражений.

— Лапушка, — обратился к ней бородач после очередной баллады, — мы тебя уже, наверное, замучили. Этим орлам только дай волю, будут заставлять тебя петь без роздыха. Может быть, хочешь выпить или поесть? Только скажи.

— Из выпивки меня интересует лишь чай. Из крепких напитков — крепкий чай. Свой план по алкоголю я сегодня выполнила и перевыполнила. А насчет еды — не знаю. Я на своем костре уже поела и пока что больше не хочу. Хотя вот горло освежить я была бы не против, а то уже першит порядочно.

— Нет проблем! Я, кажется, знаю, что тебе надо!

И бородач, которого все звали Самсонычем, повернулся и что-то сказал молодому парню в бандане, на вид — ровеснику Свояка. Тот быстро нырнул в одну из палаток, долго там разбирался, а потом появился на свет Божий с брезентовой флягой в руках, которую протянул Сороке.

— Пей, тебе понравится!

Сорока, памятуя о злополучном спирте, осторожно сделала глоток. Потом еще. На вкус это больше всего напоминало что-то среднее между яблочным соком и компотом. Отлично, теперь ей есть чем освежить горло, а то от коварного дыма у нее уже порядком саднило во рту. Ксения благодарно улыбнулась Самсонычу и парню в бандане и положила флягу рядом с собой.

Незаметно подкрались сумерки. Сорока уже давно отложила гитару в сторону и вела горячий спор с бородачом и Свояком по поводу того, мешает ли отсутствие слуха обучению игре на музыкальных инструментах. Опустевшую флягу она отдала хозяину и теперь искренне наслаждалась общением с новыми знакомыми. Где-то около восьми вечера она спохватилась, что ничего не сказала Альке, и решила пойти и предупредить его о своем местонахождении. Она встала и попыталась сделать шаг.

Если бы не Денис и Свояк, подхватившие ее под руки с двух сторон, она бы точно упала.

— Наверное, ноги затекли от долгого сидения, — извиняясь, произнесла Ксения и попыталась сделать второй шаг. Тот же самый результат. Проклятые конечности не желали слушаться хозяйку, болтаясь, как ноги тряпичной куклы. Сорока растерянно и испуганно посмотрела на Дениса.

— А ты разве никогда раньше не пробовала молодое вино?

— Какое вино?

— То, что было во фляге. Хорошее молодое вино. Алексею его брат двоюродный из Крыма прислал, он его сам делает.

— А разве это было вино?

— А ты что думала?

— Ну, что это сок какой-нибудь или там морс. У меня же голова ясная, только вот ноги не ходят.

— А в этом и есть особенность подобного вина. Голова будет оставаться ясной до последнего, даже когда будешь лежать, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Так что пока действие вина не закончится, придется тебе, малыш, сидеть с нами. Или, если хочешь, можем тебя отнести.

— Да мне на самом деле надо друга предупредить, где я нахожусь, а то еще волноваться начнет. Ушла неизвестно куда и ничего не сказала.

— Сорока, а давай я сгоняю, — предложил Свояк.

— Ой, Сашка, я тебе буду так признательна! Благодарность моя не будет иметь границ, в пределах разумного, конечно.

— Айн момент, — отсалютовал Свояк и исчез в темноте. Появился он минуты через три и скороговоркой выдал: — Алька желает тебе приятного времяпрепровождения и спрашивает, не будешь ли ты возражать, если эту ночь он проведет в палатке с одной своей знакомой барышней.

Надо сказать, что в последнее время Сорока совершенно обленилась и с согласия Гришки устраивалась на ночлег в его палатке, а свою собственную брезентовую хижину оставляла дома (долой из рюкзака лишних два-три килограмма веса). Если же палатка требовалась кому-то из них в единоличное владение на пару часов, то над входом вывешивался старый Алькин галстук, хранящийся здесь специально для таких целей.

— Ребята, у вас найдется где переночевать? — обратилась Сорока к своим новым знакомым. Получив в ответ утвердительный кивок от Дениса, или, как все его звали, Дэна, она повернулась к Свояку: — Сашка, передай этому влюбчивому оболтусу, что я остаюсь здесь и желаю ему бурной ночи.

— Уже сделано. — И Свояк вновь растворился за силуэтами деревьев.

Странный это был вечер. Тихий, спокойный. После плотного ужина, которым Самсоныч все же умудрился ее попотчевать, Сороке уже и самой не хотелось никуда отсюда уходить. Может быть, потому, что она была единственной женщиной на костре, а может быть, и по какой другой причине, но все «зеленые» очень доброжелательно относились к ней, предупреждая любое ее желание, беззлобно подшучивая над тем, как подкосило ее молодое вино. Как-то само вышло так, что ближе всего к ней находился Берсерк. Когда начало холодать, он набросил ей на плечи бушлат и принес кружку дымящегося чая. «Спецназовцы» потихоньку расходились, кто на концерт, кто спать, или уходили в гости на другие костры, и настал момент, когда, кроме них с Денисом, на «Пентагоне» никого не осталось. Была уже поздняя ночь, где-то около двух, по внутренним часам Ксении.