Граф прохрипел:

— Сражайся, трус...

— Я не хочу вас убивать, — объяснил Томас и,снизив голос до шепота, прибавил: — Хотя сделал бы это с охотой. Но я, увы,христианин...

— Убей, — прорычал граф негромко. — Убей, яне хочу жить в позоре...

— А придется, — ответил Томас злорадно. Отступил,вернулся к королю и провозгласил громко: — Ваше величество, умоляю!.. Это жеваш человек, зачем его терять? Пусть лучше погибнет в битве, защищая вашизнамена. Нехорошо оставлять своих вассалов на верную смерть.

Придворные со всех сторон загудели, придворные вельможиначали уговаривать короля, один из видных сановников громко отозвался одоблести графа, а Томас сказал с таким чувством достоинства, словно он,император, объяснял собравшимся королям:

— Я уеду, а этот храбрый рыцарь останется. Он можетслужить вам верой и правдой, ибо это не вы встали на его сторону, а Господь Богвстал на мою. Так что примите его, ваше величество.

С арены рыцари и оруженосцы уже уносили потерявшего сознаниеграфа. За оградой его положили на землю, кое-как содрали помятые мечом Томасадоспехи. Кроме тяжелой раны в подмышечной впадине, отыскались еще триболезненных разреза, полученных не столько от меча, сколько от треснувшихдоспехов, поранивших острыми краями тело. Граф выглядел ужасно, но лекариторопливо перевязали его, старший из них заверил, что граф выживет.

Король сказал с великой неохотой:

— Да, конечно... Господь на вашей стороне, сэр... Эй,сэр Гогенлерд! Провозгласите сэра... как вас...

Из-за спины прошептал сэр Ольстер:

— Сэр Томас Мальтон из Гисленда, ваше величество.

— Томас, — ответил Томас с достоинством, —сэр Томас Мальтон из Гисленда, ваше величество.

Король Гаконд сказал высокомерно:

— Провозгласите сэра Мальтона из Гисленда победителем.

Томас вскинул руку.

— Сэр Гогенлерд, остановитесь. Я не хочу этого. Все итак видят, кто победил. Не стоит наносить новую рану этому в самом делеотважному и могучему воину. Такая рана для настоящего мужчины покажется злее,чем та, которую я нанес мечом.

Человек в мантии сказал громко:

— Достойная речь сына церкви! Вы дрались, как лев, норечь ваша подобна воркованию сизокрылой голубки, что жила в хлеву, где родилсяХристос.

Томас с достоинством поклонился.

— Я рыцарь Храма, сэр.

— Ах, тогда понятно!

Министр с еще большей симпатией посмотрел на Томаса,наклонился к уху короля, что-то пошептал. Король нахмурился, повелительнымдвижением подозвал Томаса.

Томас приблизился, с достоинством преклонил колено передсюзереном, стараясь проделать это с привычным изяществом, но тяжелые, какчугун, ноги слушались плохо.

— Вы победили, сэр Томас, — сказал Гаконд все ещенедовольно. — Но вы устроили такое представление для народа, что, каквижу, турнира уже не избежать. Вы, конечно, отдохнете и останетесь?

Томас ответил учтиво, но твердо:

— Ваше величество, я обещал своему коню дать небольшойотдых, но... будем считать, что я бесчестно обманул бессловесное животное! Яотправлюсь к Черной Язве прямо сейчас.

Король смотрел пытливо из-под по-королевски набрякших век.

— Мне уже рассказали, что вы сумели вышибить из седлавсех лучших рыцарей моего королевства! Если останетесь, наверняка станетепобедителем. О вас будут слагать песни.

Томас покачал головой.

— Ваше величество...

Он умолк, король смотрел внимательно, министр сказалодобрительно:

— Этот рыцарь, ваше величество, молод годами, однако онпрошел трудными дорогами. Жаль, что он взвалил себе на плечи такую задачу...Борьба с Черной Язвой — это ближе к церкви, чем к отважным воинам. Да и невсякий служитель церкви дерзнет выступить, бессмысленно гибнуть — непо-христиански! Нужны умелые воины-клирики из Ватикана.

Прекрасная королева смотрела на Томаса с грустью, он виделпо ее глазам, что она уже оплакивает его гибель в черных болотах. В сторонеслышались веселые крики, вопли. Кто-то заорал возмущенно, но его крик потонул врадостном гомоне, смехе, даже дерзких песенках. Король оглянулся, поморщился,королева покачала головой, министр перекрестился и сказал с укором:

— А что, все верно. Урок за бахвальство.

— Да уж, — согласился и король. — Господьдолго терпит, но больно бьет.

Томас все оглядывался на веселящуюся толпу, пока не раздалсятреск, один из роскошных шатров завалился, красная материя накрылабарахтающихся под ним людей. Несколько человек с готовностью распороли дорогуюткань, через дыры вылезли хохочущие люди, многие прижимали к груди серебряныеподносы, украшенные камнями утятницы, золотые кубки, кто-то нес целого жареногогуся и на ходу впивался зубами в нежное, исходящее паром мясо...

Гаконд перехватил непонимающий взгляд Томаса.

— Это шатер графа, — пояснил он. — Оруженосцыи слуги все здесь, спасают хозяина, а шатер без присмотра. Вот и расхищаютприготовленное для пира.

Томас благочестиво перекрестился. Что Господь ни делает, всек лучшему. Освиневший граф был настолько уверен в победе, что созвалпраздновать победу над сэром Армагаком толпу гостей. И привез сюда из замкалучшую посуду из золота и серебра, всю украшенную драгоценными камнями,великолепные кубки, не говоря уже о том, что по его приказу двадцать поваровготовили к этому моменту птицу, дичь, оленину, в шатер завезли сорок кувшиновсамого дорогого и редкого вина...

Даже шатер у него самый пышный и дорогой. Сейчас этот шатерс превеликим рвением втаптывают в землю, рвут дорогую ткань, ломают в нем столыи скамьи, расхищают все, что стоит расхищения. Простолюдины есть простолюдины,падение благородного человека им приятно вдвойне.

— Ваше величество, — сказал Томас споклоном, — с вашего разрешения, я отбываю.

Калика, уже на коне, подвел в поводу его гуннского коня. Тотвзглянул с укоризной, Томас мысленно пообещал ему дать отдохнуть, как толькоскроются из вида этого турнирного сборища. Кто-то из рыцарей с готовностьюпомог Томасу взобраться, после блистательной победы у него появилось множество сторонников.

Неожиданно подбежал один из молодых рыцарей, что-топрошептал королю на ухо. Тот потемнел, вздохнул, развел руками. Лицо сталомрачным и раздраженным.

Калика, прислушавшись, шепнул:

— Граф Лангер, не желая жить по твоей милости, сорвалповязки и только что истек кровью.

Томас перекрестился.

— Пусть Господь примет его дурную, но рыцарскую душу.