– Все очень плохо, – сказала Эллен Тернан. Она ощущала это прикосновение всем телом, не смея пошевелиться. Затем подняла глаза на Диккенса.

– То есть… – проговорила она, – я имела в виду войну.

– Если война, – произнес он, – то в этом нет ничего хорошего.

Казалось, одна за другой в тело ее вонзаются молнии, хотя она и понимала, что глупо так реагировать.

– Представляю, как вам благодарна леди Франклин. И миссис Джерролд тоже.

Назвав эти имена, Эллен Тернан вдруг поймала себя на мысли, что и ей хотелось бы войти в круг женщин, способных снискать расположение этого великого человека. Эллен Тернан стояла перед ним, с трудом изображая спокойствие на лице. Диккенс медленно убрал руку, положил дневник в карман, а потом – да нет, ей просто показалось, а если и не показалось, то что бы это значило?

Перед тем как забрать дневник, Диккенс нежно погладил ее пальчик, и теперь он весь горел, и в этом было что-то постыдное, неправильное, и в то же время – это было так прекрасно.

Как ни в чем не бывало Диккенс начал обсуждать предстоящий спектакль, но палец горел от его прикосновения, и она не могла понять – так было это или нет? И хотя все свидетельствовало о том, что это было так, Эллен Тернан была уверена лишь в одном: она хочет быть рядом с ним, чтобы он вел ее и направлял – просто быть рядом с ним, сегодня и всегда.

Диккенс поинтересовался, что она думает о его игре.

Она сказала, что играет он мощно, но только реплики нужно произносить чуть медленнее и обязательно держать паузы. Тогда это будет просто гениально. Непонятно, зачем ему понадобилось ее мнение, но Диккенс так внимательно смотрел на Эллен, что та расхрабрилась и продолжила:

– Ваши руки и лицо. Через них вы передаете свои эмоции зрителю. Вы должны вбирать их в себя, всех до одного, сэр, каждым своим движением притягивать их, мысленно обнимая, – и тогда ваши слова выстрелят в них как огнем из пушки, которая упирается в самое ваше сердце. Я уже обратила внимание, сэр, что вы действительно стараетесь держать паузу, но все равно сосчитайте до трех и только потом говорите. И тогда все сработает просто полноотменно.

Она и сама не знала, что значит это «полноотменно». Просто она так чувствовала: только скрепив игру как она сказала, все сработает полноотменно. Ее слова и мимика были так эмоциональны, словно она хотела донести до него самую суть того, что представляет собой актерское мастерство.

– Мисс Тернан… – произнес Диккенс.

– Можете звать меня просто Нелл. Меня все так зовут.

– Нелл. Хорошо. Прекрасно. – Пока она говорила, он представлял, как эти руки, обнаженные руки, обхватывают его шею, как ее пальцы перебирают его волосы, пальцы женщины, готовой слиться с ним в единой молитве. – А вы зовите меня просто Чарльз.

Она улыбнулась:

– Ну ладно, уж коль вы написали «Лавку древностей», зовите меня Нелли.

На следующий день пришло столько народу, что сотни и сотни людей не смогли попасть на спектакль. Ранее днем Диккенс и Эллен Тернан вместе пили чай в гостиной отеля. К ним должна была присоединиться миссис Тернан, но в последний момент она все отменила, так как встретила давнюю приятельницу, коллегу по театру, которая, оказывается, вышла замуж за хлопкового магната.

– Ее сиятельство графиня Коттонполисская, – пошутила Эллен Тернан. – Уж от ее приглашения никак нельзя было отказаться.

Это была их третья встреча наедине. Эллен Тернан не захотела никаких пирожных и заказала свежие вишни. Официант уверил ее, что у них самые лучшие вишни – прямиком из Кента. Но ни Диккенс, ни Эллен не притронулись к угощению, а просто общались. Они говорили о театре, и Эллен вспомнила несколько забавных историй на эту тему, говорили о политике, в которой Диккенс, в отличие от Эллен, разочаровался, не видя никаких особых перемен к лучшему, но все же согласился, что нужно отстаивать все прогрессивное. Говорили о литературе: любимыми писателями Эллен были Филдинг и Смоллетт. «Теккерей тоже неплох», – сказала она. Диккенс, которому зачастую не было чуждо такое чувство, как ревность литератора, тем не менее мысленно возрадовался, когда Эллен сравнила этого именитого писателя с лошадью породы клейдесдаль[37], участвующей в забеге на «Дерби». Потом они много смеялись, вспоминая смешные эпизоды, случившиеся с ними за последние несколько дней. Диккенс тоже много шутил, а потом вдруг разговор застопорился, и даже трудно было представить, что минуту назад они общались с такой легкостью. Оба замолчали, и каждый не знал, что сказать, а потом Диккенс смущенно и сбивчиво произнес:

– Очень долго мне казалось, что я сдался, следуя туда, куда ведут меня жизнь и обстоятельства. Но за эти несколько дней я понял… Теперь я знаю, Нелл, что заблуждался.

Смысл этих слов был непонятен. Занервничав, она взяла вишню и, положив в рот, начала сосать ее как конфету, пока меж губ не осталась одна лишь косточка с остатками красной мякоти. Аккуратно взяв ее двумя пальцами, Эллен положила косточку на блюдце.

С замиранием сердца Диккенс уставился на эту косточку с красными прожилками. О, как же он ей завидовал, этой косточке, и как бы хотел оказаться на ее месте. И вдруг, неожиданно для самого себя, на глазах изумленной Эллен, он схватил косточку и проглотил ее.

Эллен расхохоталась, и он тоже, потому что это было глупо. Но при этом ему совершенно не было стыдно, хотя он понимал, что в его положении ему следовало и устыдиться, и убояться, и не быть таким опрометчивым. Но вместо этого он испытывал один лишь восторг.

Вскоре после того как Эллен Тернан вернулась в свой номер, в дверь постучали. На пороге стоял посыльный с конвертом. Внутри была открытка со штемпелем гостиницы, которая содержала послание, написанное рукой Диккенса:

Дорогая мисс Н., – так начиналось письмо.

Хочу, чтоб Вы знали: Вы – последняя мечта, на которую способно мое сердце. Я давно сдался, но Ваше появление в моей жизни разбудило во мне давно поблекшие образы. Во мне вдруг возникло сокрушение, которое, как я полагал, уже никогда более не будет беспокоить меня, и я услышал давно умершие во мне призывные голоса, нашептывающие мне, что нужно стремиться все выше и выше. Я уже давно забыл, что такое – все начать снова, стряхнув с себя леность и сытость, и закончить битву, от которой ты прежде отказался. Все это мечта, сон, который ничем не закончится, оставив спящего спящим, но просто я хочу, чтобы Вы знали: Вы вдохновили меня.

Сожгите это.

Ч.

Эллен Тернан перечитала открытку несколько раз. И не сожгла ее. Она ничего не поняла из написанного. Все это было так же загадочно, как и слова, сказанные за чаепитием. Это вызвало в ней и смятение, и восторг и не отпускало. Она знала, что это что-то значит, в этом был заложен какой-то огромный пугающий смысл, но какой именно – Эллен не могла понять.