Ко всеобщей радости, первый спектакль прошел при полном аншлаге. Игра Диккенса пробирала до самого сердца. Стоя за кулисами, Уилки Коллинз восторженно наблюдал за действом. Он видел, как реагируют другие: плотники, грубые работяги с трудом сдерживали эмоции, а у некоторых слезы текли по щекам. Тысячи людей в зрительском зале тоже плакали. Плакал и сам Уилки. Наклонившись к Джону Форстеру, он прошептал:

– Это потрясающе. Но тут что-то не так, я чувствую неладное.

Форстер изумленно посмотрел на Уилки. В чем дело? Это же его друг, и сейчас он переживает минуты триумфа, поднявшись на невиданный доселе уровень мастерства. Разве это не прекрасно?

– Я чувствую что-то ужасное, – тихо проговорил Уилки. – Неужели вы не видите? Это не игра – эта настоящая метаморфоза!

– Да брось ты, Уилки! – услышал он чей-то чужой голос. – Вот и тебе пора на сцену.

Тут Уилки и Форстер увидели перед собой бородатого человека. Он смотрел как безумный. То был еще не Диккенс, а Уордор с горящим взглядом, только что произнесший свои последние в жизни слова. Подхватив Уилки под мышки, Уордор буквально вынес его на сцену, где его приветствовали Мария Тернан, любовь всей его жизни, и ее возлюбленный Фрэнк Олдерслей, которого она едва не потеряла.

Спектакль был окончен, и Диккенс отправился с поздравлениями в гримерную к сестрам Тернан. Эллен Тернан была поражена, с каким безмерным обожанием все относятся к Диккенсу, – а ведь при первой встрече она не была о нем такого уж высокого мнения и даже позволила себе хныкать в его присутствии. Конечно же, она знала о существовании этого писателя, читала «Посмертные записки Пиквикского клуба» и еще некоторые другие книги, но кто их не читал? Поразительным было то, что, где бы он ни оказывался, все расступались перед ним, почтительно склонив головы. И теперь благодаря ему она чувствовала себя чуть ли не королевской особой – кстати, семья Ее Величества тоже приехала в Манчестер на представление. Труппу поселили в «Большом западном отеле», и в каждом номере были своя гостиная, столовая и спальни. В самый первый день Эллен Тернан даже слегка перебрала бренди, по поводу чего Диккенс слегка подтрунивал над нею.

Диккенс зашел к ним в гримерную с небольшой книжкой в руке, а когда удалился, выяснилось, что он оставил ее на столике Эллен. Девушка взяла в руки томик, но, оказалось, это был дневник! Возможно даже, что он принадлежал самому мистеру Диккенсу! Но нет, конечно же, она не станет туда заглядывать. Ведь ее мать всегда говорила, что нельзя совать свой нос в чужую частную жизнь. Да, ну а вдруг у дневника совсем другой хозяин? Как узнать, если не откроешь? Так что вечером она улеглась в постель вместе с дневником. У него был жесткий корешок, а страницы – серо-коричневатого цвета. Эллен раскрыла дневник, словно расправляя крылья раненому птенцу, который ожидал ее помощи.

На внутренней стороне обложки не было никакой подписи, но она узнала его почерк – ведь Диккенс неоднократно вписывал свои пометки в ее версию сценария. Эллен просмотрела первую страницу, потом перелистнула ее, и так до конца, проглядывая записи. Тут были списки книг, которые он собирался прочесть, придуманные названия собственных книг и статей и всякие странные фразы и слова. Например, «необузданное сердце». Эллен Тернан даже лизнула одну из страниц, потому что бумага своим цветом напоминала безвкусную пенку на гороховом пудинге. «Пока я лежал на земле, будучи Уордором, я почувствовал необычайный прилив сил, придумывая все новые и новые сюжеты для моих следующих историй». Из всех этих разрозненных записей невозможно было что-либо понять.

Эллен прочитала ряд набросков, очевидно предназначенных для какой-то его следующей книги. В основном они были мрачного содержания, хотя встречались довольно смешные диалоги и рассуждения совсем уж загадочные. «Ветер дует, догоняя нас, несутся тучи, догоняя нас, и луна несется за нами, и вся эта дикая ночь устроила за нами охоту. Но покамест ничего, кроме этого, нам не грозит». Да, еще эти странные имена. «Мириам Динайал»[36]. «Чрезвычаем счастлив». «Мэри МакКромешн». Чудноˆ. «Можно получить в жизни все что ни захочешь, но потом начинаешь понимать, что за все платится своя цена. Вопрос – готов ли ты заплатить эту цену?» Одним словом, все это было непонятно, скучно, и трудно было вообразить, что эти записи могут представлять для мистера Диккенса хоть какую-то ценность.

На следующий вечер в театре, за час до спектакля, она нашла его в комнате антрепренера: Диккенс сидел в кресле и делал пометки для суфлерской копии.

– Мистер Диккенс!

Он поднял голову и посмотрел на Эллен. Мужчина уже был загримирован – это был новый, улучшенный грим, который он придумал накануне, желая еще лучше обыграть через освещение свой образ. Он подчеркнул овал лица, и теперь в облике его Уордора было нечто козлиное.

– Ой, да вы просто Люцифер какой-то, мистер Диккенс!

Он вдруг вскочил, сделал себе «рожки» и страшно зарычал. Эллен Тернан с писком отскочила назад и чуть не рухнула на стол, но Диккенс успел схватить ее за руку.

– Ради бога простите, мисс Тернан.

Эллен покосилась на его руку, перехватившую ее запястье.

– Дурацкая шутка. Простите.

– А вот и нет, меня не сможет одолеть даже сам Люцифер, – сказала она, высвободив руку. – Я – английская леди.

– Замечательно. А я подумал было, что передо мной хрупкая итальянская ваза.

Она не знала, как разговаривать с этим человеком, ведь он был таким знаменитым. Поэтому она просто стояла и молча смотрела в его глаза. У него были темные глаза, и грим только усиливал их черноту. И вдруг она почувствовала страх перед этим человеком, и в то же время взгляд его притягивал. Ей хотелось, чтобы он воспринимал ее более серьезно, поэтому она решила выдать что-нибудь умное.

– Мне понравилось, как вы ответили мистеру Хеферу про наше правительство и про войну. – Речь шла о фразе, оброненной директором Зала свободной торговли по поводу Крымской войны. Диккенс тогда не выдержал и сказал все, что думает по этому поводу. Эллен слышала этот разговор. В тот момент Диккенс был просто прекрасен. – Вы заявили тогда, что английский генерал может иметь массу наград, оставаясь при этом полным болваном. И любая его военная ошибка будет непременно возноситься как успех, а если уж дело дойдет до полной катастрофы – на этот случай припасены такие словечки, как «доблесть» и «героизм». Очень смешно, правда.

Диккенс улыбнулся. Эллен тоже улыбнулась и вдруг показала ему то, что прятала за спиной, – его дневник. Она помахала им перед носом Диккенса, укоризненно покачав головой.

– «Гибель неизбежна, да пребудет гибель, может, и во благо», – сказала она, даже сама не осознавая, что это уже вовсе не игра. Она положила дневник на туалетный столик и подвинула его ближе к Диккенсу. Она хотела было убрать руку, но мужчина положил рядом свою, и кончики их пальцев соприкоснулись. Диккенс не взял дневник и не убрал руку.