Среди этих сорока семи несчастных было шесть детей, включая Матинну. Детей отправили в приют Святого Иоанна. Их привезли туда вечером. Матинна закрыла лицо руками, словно отказываясь верить, что этот приют еще существует и что она снова там окажется. Она подняла лицо к небу. Сквозь щелочки между пальцами на нее светил серебряный свет.

– Таутерер, – прошептала она.

Она подумала тогда, что серебряный свет пробьется через любые щелочки везде и всегда. Ей было уже пятнадцать, и она выжила только благодаря умению радоваться малому и довольствоваться малым.

Через шесть месяцев Матинну пристроили на работу к портнихе миссис Деллакорт, проживавшей на одной из улиц ближе к району Саламанка. Очень быстро черная принцесса стала своего рода знаменитостью. Ее присутствие в заведении миссис Деллакорт, естественно, приносило определенную коммерческую выгоду. Ибо наша портниха, давно увядшая красавица, имеющая пристрастие к рыжим парикам и покрывавшая лицо толстым слоем свинцовых белил так, что оно превращалось в непроницаемую маску, в дневное время действительно занималась пошивом и починкой одежды. Но основные деньги она зарабатывала на том, что по ночам приторговывала горячительными напитками. И тут Матинна была незаменима: она подносила посетителям кружки с ромом и лимонным соком или подслащенный джин. Посетителями были и «красные мундиры», и американские китобои, и маорийские охотники на тюленей. Иногда сюда заскакивали закоренелые рецидивисты, скитавшиеся от тюрьмы до тюрьмы и с трудом наскребавшие деньги на выпивку.

– Можешь угощаться, чем хочешь, – говорила Матинне хозяйка, – главное – не подводи меня.

Из чего Матинна сделала вывод, что и она может разгорячить кровь ромом или стаканом чая с корицей. Очень скоро она пристрастилась к этим напиткам. Миссис Деллакорт и ее черная моська Беатрис правили в своей забегаловке, что называется, твердой рукой. Если кто-то оказывался неугоден хозяйке или ее собаченции, того сразу же начинали игнорировать, а на второй раз просто гнали вон. Беатрис частенько сидела на коленках у своей хозяйки, либо начинала бродить по столикам, облизывая тарелки длинным и извилистым как у рептилии языком. После этого она заваливалась на брошенную возле входа подстилку из овечьей шкуры и громко, со свистом дышала, словно загибающийся туберкулезник.

Была еще одна комната, где всегда царил сумрак и где миссис Деллакорт хранила свои сокровища. На утрамбованном земляном полу стоял бильярдный стол: чтобы он не завалился, под одну из обломанных ножек была засунута колода для рубки мяса. Над камином висел портрет хозяйки, еще молодой и красивой. Взгляд юной миссис Деллакорт был обращен куда-то вдаль, через стол, и в нем читалась некая мольба – возможно, о лучшей жизни, о прощении, о любви… Теперь ее никто не любил, и, чтобы как-то спрятаться от этого ужаса, она разложила на бильярдном столе сувениры, напоминавшие ей о ее покойном возлюбленном, бабнике и транжире, выдававшем себя за отпрыска династии Габсбургов. Тут были пустые ножны, старые компасы без стрелок, астролябия с погнутой шкалой, а еще подборка газет на непонятном, нечитаемом языке. Миссис Деллакорт объясняла, что это венгерский язык, а в газетах описывались военные подвиги ее супруга, совершенные им на нескольких, уже давно всеми забытых войнах. Эту комнату показывали только важным гостям, когда хозяйка хотела продемонстрировать свой аристократизм и особый темперамент. Но реликвии не впечатляли никого, кроме ее самой.

Неизвестно, существовала ли какая-то договоренность по части денег между приютом и нашей портнихой, которая должна была содержать Матинну до тех пор, пока ей не исполнится восемнадцать. Во всяком случае, миссис Деллакорт никогда не поднимала этой темы. Поэтому Матинна кормилась объедками, подворовывала выпивку, и поскольку не получала от хозяйки никаких средств, подрабатывала за еду и монеты, предлагая то, что когда-то украл у нее сэр Джон. Ей было все равно. Удовольствия никакого она не испытывала, но, в конце концов, разве сама жизнь хоть когда-нибудь доставляла ей его? Ведь этим миром правит дьявол. Иногда она даже находила во всем этом странное успокоение. Пока, взгромоздясь на нее, мужчины стонали и пускали слюни, совершая толкательные движения, Матинна говорила себе, что хуже уже быть не может.

Но она ошибалась. Хуже всего было то, что ее не отпускали воспоминания, воспоминания о ее соплеменниках, об их доброте и веселости и о том, как они вместе пели и танцевали вокруг костра. Когда у нее выдавалось свободное время, Матинна уходила в Квинс-Домейн, где отлавливала попугайчиков розелла с зелено-красным оперением. Она шла и продавала их на пирожки.

Потом у нее начались выделения и зуд, и Матинна поняла, что подхватила сифилис. Поскольку и другие девушки проходили через это, Матинна не придала болезни особого значения. Это было столь же неприятно, как если бы тебя кусали вши, которые, кстати, тоже у нее были. Одна девушка дала ей пузырек с «живым серебром» и сказала, что это нужно выпить. После этого у Матинны началась рвота, и у нее слезли все ногти, но зато через некоторое время зуд и выделения прекратились.

Больше всего на свете ей хотелось заснуть, впасть в сладкое забытье. Только когда она добиралась до своей кровати, накрывшись шкурой кенгуру, она чувствовала себя в безопасности.

Однажды вечером в дом вдовы Деллакорт наведался высокий пожилой человек в роскошном пальто. Одна из девушек шепнула Матинне, что этот человек состряпал себе состояние, пустив в дело небольшое наследство. Будто бы он оплатил половину расходов за одну китобойную экспедицию, и деньги пошли в рост, и теперь он владеет несколькими кораблями. Увидев Матинну, незнакомец улыбнулся. Он заговорил с ней, но через несколько минут Матинна не вытерпела, заявив, что если он выбирает ее, то пусть платит как все остальные. Улыбка исчезла с лица гостя. Он разжал свою костлявую руку. На ладони лежало настоящее богатство – целая гинея!

Вечер был слякотным, и Матинна отвела гостя не на свое обычное «рабочее место» – в пустое стойло на конюшне, – а в «комнату памяти» миссис Деллакорт, где не было так зябко. Девушка уже было задрала юбки, но тут гость остановил ее и попросил присесть. Он дал ей еще одну гинею и сказал:

– Мисс Матинна, вы помните меня?

Она узнала его, только когда он вытащил из переметной сумки ручную гармонику и начал играть. Это был мистер Фрэнсис Лазаретто. Он запел «Балладу кипарисового брига», и она узнала этот голос. Затем он раздвинул старые, повидавшие виды мехи своего инструмента, и оттуда полилась мелодия – такая странная, грустная и пронзительная, что Матинна начала медленно кружиться, вспоминая, как она любила танцевать, когда для нее играл мистер Лазаретто. Когда он уже собрался уходить, то произнес фразу, из которой Матинна не поняла ровным счетом ничего. Он сказал:

– Существуют и другие виды консумации.

И в эту самую минуту дверь распахнулась, и в комнату вошла натужно сопящая моська с вываленным длинным языком, а следом за ней – миссис Деллакорт. Она кинула гневный взгляд на Матинну, сидящую на бильярдном столе, что приравнивалось к осквернению святыни. Девушка быстро спрыгнула со стола и спряталась за мистера Лазаретто. А миссис Деллакорт заявила, чтобы она тут больше не появлялась.