актом живого человека, ни вообще каким-либо историческим фактом. Напротив, они для него что-то надисторическое, они для него явление сверхчувственного мира. «Человек» Иисус является для Павла, как и «раб божий» для Исайи, «идеей», основным принципом, а смерть его, равно и воскресение тем идеальным моментом, который обусловливает спасение. «А если Христос не воскрес, то вера наша тщетна». В этом выражении Павла до сей поры усматривали главный довод в пользу того взгляда, который видит в историческом Иисусе первоисточник учения Павла. В действительности же приведенная фраза выражает в устах Павла не что иное, как веру его современников в то, что именно воскресение бога, будь то Адонис, Аттис, Дионис, Озирис или какие Другие боги, способно принести людям спасение и в буквальном, и в религиозном смысле этого слова.

Можно считать твердо установленным тот факт, что Павел ничего не знал ни о каком историческом Иисусе, что если даже он что-нибудь и знал о нем, то этот «исторический» Иисус не играл никакой роли в его учении, не оказал никакого влияния на развитие его религиозного мировоззрения. И вот представьте: тот самый человек, которому принадлежат первые произведения христианской письменности, который вообще является основателем христианства, как религии, отличной от иудейства, с учением которого связано все дальнейшее развитие христианского мировоззрения, — этот самый человек вообще не знает Иисуса, как историческую личность. Да, Павел со своей точки зрения был вполне прав, отметая в своем учении историческую личность Христа даже тогда, когда другие пытались ему навязать ее. Всеми вдумчивыми людьми признано то, что Эдуард фон-Гартман утверждал еще больше тридцати лет назад, а именно, что без Павла христианское движение затерялось бы в песках древности, подобно многим другим иудейским сектам, или, в лучшем случае, осталось бы, как исторический курьез, объектом исследования какого-нибудь историка, — и вот этот-то Павел ничего не знал об Иисусе! Возникновение и первые шаги христианства имели место задолго до появления «евангельского Иисуса», совершенно независимо от исторического Иисуса «критической и исторической теологии». Уже это одно достаточно ясно выявляет всю неосновательность утверждений этой теологии, которая выдает христианство за «христианство Иисуса», а простой очерк жизни и учения «человека» Иисуса за христианскую религию.

На вопрос, поставленный в начале этой главы: что мы можем узнать от Павла об историческом Христе? — нами получен совершенно определенный ответ: ничего! Теперь ясно, как следует относиться к тому, что теологи, нередко и такие, которые очень скептически относятся к новому завету, с торжеством заявляют противникам гипотезы исторического Иисуса: «Историческое существование Иисуса доказано Павлом непререкаемо». В действительности же послания Павла по самому своему содержанию вовсе не требуют никакой необходимости предполагать, что сам Павел исходил из представлений о каком-либо историческом Иисусе, и никто, конечно, не придет к такому предположению при исследовании этих посланий, если только оно не будет у него готово заранее. Стоит себе представить, что послания Павла помещены в издания нового завета раньше евангелий, где им, собственно говоря, и надлежит быть, — чтобы понять, как трудно было бы каждому читателю усвоить себе мысль, что Христос этих посланий был действительно «человеком» Иисусом, во плоти и крови странствовавшим по земле. Этот Христос вероятнее всего показался бы нам метафизическим развитием идеи «раба божьего» Исайи, или он навел бы нас на мысль о проникновении языческих представлений в иудейское мышление. Никаких намеков на исторического Иисуса мы бы там не нашли. Наши теологи, тем не менее, настолько убеждены в том, что образ «Павлова Христа» возник позже образа «странствующего по земле» синоптического Иисуса, что даже Брикнер в предисловии к упомянутому своему произведению признает, что «он был поражен результатами своего исследования», а именно, независимостью Павлова «Христа» от исторической личности Иисуса[46].

Христианство является синкретической религией. Оно относится к тем многообразным религиозным течениям, которые в начале нашей эры вели между собою борьбу за господство в античном мире. Получив свое начало в апокалиптических настроениях и мистических чаяниях иудейских сект, будучи подхвачено стремительным потоком могучего социального движения, зародившегося в религиозных сектах и мистических братствах, члены которых видели в мессии не только подателя духовной благодати, но и спасителя бедных и угнетенных от рабства и нужды[47], христианство позаимствовало ядро своего учения, которое придало ему специфические черты, отличавшие его от обычного иудейства, центральную идею свою, идею жертвующего собой ради людей бога, у натуралистической мистики окружавших Иудею народов, которые веру в этого бога, связанную с культом огня, принесли с собой в Азию из древней северной отчизны. И лишь постольку, поскольку вера в такого бога имеет, в конечном счете, арийское происхождение, можно сказать, что Иисус был «арийцем». Всякие прочие утверждения в этом направлении, подобные тем, которые выставлены Чемберленом в его «Основных чертах девятнадцатого столетия», основаны на полном игнорировании истинного положения вещей и являются чистой фантазией. Как религия Христа, «господа», который своей добровольной искупительной смертью превзошел и отменил иудейский закон, христианство «возникло» не в Иерусалиме, а где-нибудь в другом месте, в роде сирийской столицы Антиохии, этом центре культа Адониса, ибо как раз в Антиохии, как это указывают Деяния апостолов, впервые стали называться «христианами» те последователи новой секты, которые раньше назывались обыкновенно «иессеями» или «назареями»[48].

Разумеется, этот факт резко противоречит богословской традиции, согласно которой христианство возникло в Иерусалиме и уже оттуда распространилось среди язычников. Однако, сообщение Луки о возникновении иерусалимской христианской общины и начале ее пропагандистской работы лишено всякого исторического значения. Уже рассказ о пасхальных переживаниях апостолов и о первых явлениях воскресшего ясно выдает свой истинный характер. Спутанность, сбивчивость и противоречивость этого рассказа отчетливо показывают, что он является легендарным вымыслом. Неисторичным является также и сообщение Луки о пребывании апостолов в Иерусалиме после смерти Христа, — сообщение, противоречащее тому, что нам говорят об этом Матфей и Марк. Лука пытается даже объяснить это пребывание непосредственным распоряжением явившегося апостолам покойного учителя их. Неисторичным является и рассказ Деяний апостолов о собрании учеников в день пятидесятницы и о чудесном сошествии св. духа и т. д. Даже такие ученые, как Клемен, находят, что рассказ этот возник, вероятно, из иудейской легенды, согласно которой закон Яхве дан был Моисею на Синае на семидесяти языках, дабы закон этот был понятен для всех народов[49]. Казнь Стефана и преследования, которым, будто бы, подвергалась иерусалимская община, также выдуманы и легендарны[50]. Усилия Луки представить Иерусалим единым исходным пунктом всего христианского движения, совершенно отчетливо обнаруживают тенденцию автора Деяний утвердить в сознании читателей мысль о зарождении христианской пропаганды