божий» был, правда, человекоподобным существом, которое должно было сойти с неба и принести Израилю спасение, однако, и этот «сын божий» отнюдь не должен был преобразиться в человека, страдать и умирать в образе человеческом. Для Павла же вся суть в том и заключалась, что спаситель, был, действительно, человеком; что человек, принесенный в жертву взамен бога, именно и был вочеловечившимся богом. Бог становится человеком, дабы человек мог возвыситься до бога и» будучи принесенным в жертву за свой народ, соединить людей с богом[45]. Человек, которого приносят в жертву за народ его, олицетворяет этот народ перед богом, с одной стороны, а с другой — олицетворяет собой перед народом бога, жертвующего себя за человечество. Таким именно путем устранено было в представлении об искупительной жертве разделение между богом и человеком; бог и человек слились воедино в понятии о «богочеловеке». Бог вочеловечивается, дабы люди обрели возможность обожествиться. Человек приносит себя в жертву взамен бога и человека, устраняет тем противоречие между ними и сливает их в самом себе в некое единство.

Как мы уже видели, все это было в действительности только новой модификацией старой уже идеи о божественной искупительной жертве, состоящей в том, что бог добровольно приносит себе в жертву самого себя. Не требовалось вовсе никакой исторической личности, которая предшествовала бы идее богочеловека, чтобы эта идея могла быть привнесенной в религию Иисуса. Случайная человеческая личность, призванная представлять бога, столь же мало принималась в расчет Павлом, как и язычниками. И если он, согласно с остальными евреями, характеризует мессию Иисуса, как потомка Давидова «во плоти», т. е. как человека, если он говорит об этом мессии, как о рожденном от девы, то он при этом имел в виду отнюдь не какую-нибудь конкретную личность, которая где-то в определенное время воплотила в себе бога, но исключительно идею телесного, «плотского» мессии, подобно тому, как и представление о «страждущем рабе божьем» у Исайи, несмотря на свою связь с действительно приносившейся когда-то человеческой жертвой, имело исключительно идеальное значение. Этим-то и объясняется, что «человек» Иисус остается у Павла отвлеченной идеей, что Павел мог говорить о Христе, вовсе не разумея какой-нибудь исторической личности, как ее понимает нынешняя либеральная теология. Идеальный человек, каким себе Павел представляет Иисуса, был всеобъемлющим понятием для всего человеческого. Это был некий первообраз, воплотившийся в человека и представлявший человечество перед богом, подобно тому, как он олицетворял бога перед человечеством. Этот «человек» Павла оставался метафизической сущностью, как и «идея» Платона или «логос» Филона, которые не переставали быть метафизическими сущностями оттого, что, по учению Платона и Филона, они могли сходить на землю и обретать на ней индивидуальную, телесную, плотскую оболочку. Все, чему учит нас Павел о «человеке» Иисусе, является не чем иным, как продолжением и углублением того, чему учили мандеисты о своем «Манда ди хае» или «Гибил Циво», а также апокалиптически настроенные иудейские секты о своем мессии. Сошествие, смерть и воскресение Иисуса являются у Павла не историческими, временными событиями, а идеальным, вечным процессом. Вот потому-то и приходится совершенно недвусмысленно сказать: искать у Павла следов какого-то исторического Иисуса — значит совершенно не понимать основного ядра, сущности религиозного мировоззрения Павла.

Бог, «отец» «господа» нашего Иисуса Христа, послал своего сына для спасения человечества. Христос, вышедший из лона божьего, отнюдь не потерял своей божественной сущности. Христос облекся в «подобие плоти греховной», променял свое небесное богатство на нищету и убожество бытия человеческого, «по виду стал, как человек», «принял образ раба» и явился к людям, чтобы принести им спасение. Человек самостоятельно неспособен обрести религиозную благодать. Дух человека слишком связан с плотью; божественная сверхчувственная сущность человека слишком связана с чувственно-материальной действительностью, а потому человек, «по природе» своей, подвержен греху и порче. Всякая плоть, как таковая, греховна сама по себе. Потому-то и человек, поскольку он существо плотское, обречен на грех и преступление. Именно поэтому и Адам, который был человеком «во плоти», принял на себя все прегрешения человеческие. Правда, бог дал людям закон, чтобы указать им правильный путь во тьме, открыть им возможность исполнением заповедей закона «оправдаться» пред богом. Однако, исполнение закона во всей строгости его немыслимо. А между тем, только исполнение всех без исключения заповедей закона могло бы спасти людей, оправдать их на божьем суде. Все мы «под грехом». Закон дан для того, чтобы можно было «познать грех», ибо грех можно узнать только «посредством закона». Однако, закон «умножил грехи». Таким образом, закон оказался строгим учителем праведности, не сумев, однако, осуществить ее на земле. Закон настолько ясно обнаружил свою бесплодность, как источник желанного спасения, что можно было прямо предположить, что он дан людям не для спасения их, а для усиления бедственности их положения. Павел и утверждал, что закон «преподан» не богом, а через ангелов, руками посредника (Моисея), снимая этим с бога ответственность за закон. Состояние людей должно было быть тем более роковым, что, по закону, грехи и преступления неминуемо влекли за собой смерть человека, лишая его этим последней возможности достигнуть когда-нибудь полного согласия со своей высшей духовной природой. Человек, таким образом, оказывался жалким существом, колеблющимся между светом и мраком. Дух человека, родственный по природе своей богу, тянул его ввысь; но с неменьшей силой тянули его вниз злые духи и демоны, соблазнявшие на грех и преступления, являвшиеся не чем иным, как мифическим олицетворением греховных плотских стремлений и побуждений человека.

В этот мир греха и мрака является Христос. В образе человека живет он среди людей в этом царстве плоти и греха и умирает, как и все остальные люди. Однако, для вочеловечившегося божества смерть отнюдь не является тем же, чем она бывает для обыкновенного человека. Для бога эта смерть является только освобождением от несвойственной ему плотской оболочки. Христос умирает, т. е. он разрывает узы плоти и уносится ввысь из тюрьмы тела, из сферы, где царят грех, смерть и демоны. Христос-богочеловек «умирает однажды для греха». Преодолев воскресением своим силу смерти, Христос в смерти своей обретает жизнь вечную в лоне «отца» своего. Вместе с тем Христос становится также «господином над законом», ибо закон «властен только над земной плотью», теряя свою власть в то мгновение, когда Христос поднялся над плотью и обрел свою чисто-духовную природу. Если бы люди тоже обрели возможность умереть для плоти, они, подобно Христу, спаслись бы от греха, смерти и закона.

И такая возможность существует. Она дана тем, что, в сущности, Христос является не чем иным, как