Идите в сад и нарвите свежих лавровых листьев для защитных амулетов. Надеюсь, они помогут вам, пока мы не свяжем Аарона.

Манон выходит в гостиную и тут же возвращается с розовой косметичкой в стиле 1960-х. При виде этой вещицы Фиона невольно завистливо вздыхает. После чего начинает сосредоточенно наблюдать за тем, как Манон расстегивает молнию и достает маленькие коричневые бутылочки. Манон ловит ее взгляд и улыбается.

– Все меньше ста миллилитров, – говорит она шутливым тоном. – Компании Ryanair не удастся обобрать меня.

Фиона робко хихикает, а я подталкиваю ее.

– Идем, соберем лавровые листья.

– Накиньте пальто, – советует Нуала.

Я тут же радуюсь, что мы последовали ее совету, потому что на улице нас сразу же обдает холодным ветром.

– О боже, – задыхаюсь я. – Зима точно уже близко.

Мы топчемся под фонарями на крыльце, рассматривая сад Нуалы, который по меньшей мере в три раза больше ее дома. Он тянется, сужаясь, вверх по холму, до покосившегося курятника на вершине.

– Эм-м… Напомни-ка, как выглядят лавровые листья?

– Сейчас погуглю.

Мы отправляемся на поиски лаврового дерева, и чем дальше отходим от дома, тем больше набираемся смелости обсуждать то, чему только что стали свидетелями.

– Итак, полагаю, ты тоже не знала, что у нее есть дочь, – говорит Фиона.

– Она никогда не упоминала о ней. Честно говоря, она вообще не обсуждала со мною свою личную жизнь, кроме, разве что, кое-каких деталей про Хэвен.

– Похоже, они и в самом деле не слишком ладят, – продолжает Фиона, освещая телефонным фонариком темно-зеленые кусты и внимательно рассматривая их. – Наверное, с ее стороны это большой шаг – позвонить Манон и уговорить ее приехать из Франции. Как и для Манон приехать. Как думаешь, сколько ей лет?

– Не знаю. Двадцать с чем-то?

Какое-то время Фиона молчит, а затем подтягивает к себе ветку с листьями.

– Эти похожи?

Я принюхиваюсь к листьям.

– Нет… пахнут как-то слишком… по-яблочному. У лавровых более заплесневелый аромат. Наверное. Но по форме подходят.

Мы продолжаем свой путь в темноте, поднимаясь все выше по склону холма. Мне становится трудно дышать. Фи поддерживает меня за руку.

– С тобой все в порядке?

– Да, – выдыхаю я. – Просто как-то…

Кажется, мы с Фионой уже давным-давно не оставались наедине так долго. На самом деле – с того самого дня, когда я приходила к ней в гости, а она пыталась меня подготовить к тому тесту, ответы на который я в итоге списала. Мы так и не обсудили тот случай. Просто… как бы смирились с ним. Типа «что было – то прошло». Но с тех пор наши разговоры всегда касались темы фундаментального противостояния Килбега и Дублина или, скорее, Килбега и всего остального мира.

Но сейчас, в холодном и сыром саду Нуалы, после всех этих рассуждений Манон о Колодцах, мне кажется, что мы впервые за несколько недель оказались на нейтральной территории.

– Ты… как вообще? – спрашиваю я. – Мы так и не поговорили по-настоящему, – я взмахиваю рукой в пустоту. – Обо всем этом.

Мы доходим до теплицы, окна которой покрыты холодными каплями. Фиона встает на отдельно валяющиеся каменные плиты и пытается заглянуть внутрь через крышу.

– Думаешь, лавр растет здесь?

– Нет, она бы сказала, что он в теплице, – отвечаю я. – А ты… ты все еще делаешь это, Фи?

Ее фонарь гаснет, и на мгновение я ее теряю. Как будто она исчезла в непроглядной черноте октябрьской ночи. Затем до меня доносится ее голос.

– Что делаю?

– Ну… наносишь себе увечья.

– А почему ты спрашиваешь?

– Потому что я волнуюсь, наверное. Включи, пожалуйста, фонарик.

Она ничего не говорит и никак не реагирует на мои слова. Поэтому я достаю из кармана свой телефон, а когда включаю фонарик, то вижу, что она уже ушла дальше по саду.

– Постой!

– Ты что, думаешь, я одна из этих?

– Из кого?

– Из тех девочек… с проблемами.

– О чем ты вообще?

– У меня вообще все по-другому, не так, как у других, – говорит она, засовывая руки в карманы и поворачиваясь ко мне спиной.

– То, что у тебя способность к исцелению, не означает, что ты можешь…

– Дело не в этом, – огрызается она. – Ну то есть это не то же самое. Абсолютно не то же самое. Люди хотят от меня другого. Ожидают другого.

– Фиона, давай сядем.

Она садится. Прямо на траву, хотя я предполагала, что мы сначала найдем бревно, скамейку или еще что-то подходящее, чтобы сесть. Я сажусь на землю рядом с ней, дрожа от холода и сырости.

– Я вовсе не осуждаю тебя, Фи. Просто хочу понять, что происходит. Мы не разговаривали по душам целую вечность.

Она прижимает колени к подбородку.

– Зачем об этом вообще говорить. Это тупо. Особенно когда судьба мира в буквальном смысле зависит от того, что сейчас происходит на той кухне.

– Это одно и то же, – пожимаю плечами я. – Ты, Лил, Ро… для меня это и есть мир. Вы мой мир.

– Знаешь, когда происходит что-то опасное, люди, наверное, всегда думают: «Вот сейчас я стану героем, совершу какой-нибудь героический поступок», – говорит она задумчиво. – Но так не бывает. Пусть хоть весь мир горит, а ты все равно продолжаешь беспокоиться о своем собственном дерьме.

– Но ты и вправду повела себя героем. Помнишь ритуал? Ты спасла наши жизни. Остановила кровь.

Она пожимает плечами.

– А знаешь, какая тогда у меня была первая мысль?

– Какая?

Она поворачивает голову, упираясь щекой в коленку.

– Первым делом я подумала: «Поверить не могу, что они между собой решились на самоубийство, а меня даже не спросили».

Мы вдруг хохочем, в тысячный раз осознавая, насколько же безумна наша жизнь и что единственное, что делает ее сносной – это то, что мы держимся вместе.

Мне хочется задать ей кучу вопросов. Почему она причиняет себе боль и почему, по ее мнению, это не важно? И имеет ли это вообще какое-то значение?

Фиона ковыряет палкой грязь перед собой.

– Я перестану, – внезапно говорит она.

– Что перестанешь?

– Ну, делать… это. С собой.

– Наносить порезы?

– Не говори так.

– Как?

– Как будто я одна из этих.

– У кого проблемы?

– Да.

Мы молчим. Она встает.

– Пойдем уже, найдем эти лавровые листья.

Мы идем по грязной траве и слышим слабое воркование кур, испугавшихся наших шагов. Мы находимся уже довольно далеко от городских огней, чтобы различать звезды, а также блеск куриных перьев в серебристом свете луны.

– Ты только посмотри, – ахает Фиона. – Какие красивые!

Она просовывает пальцы сквозь проволочную сетку и щелкает языком, подзывая птиц. Потом прижимается к сетке всем лицом,