И тут произошло нечто неожиданное. Катя стала повторять по кругу эти две фразы. При этом она раскачивалась, руками словно разгребая тяжелые волны. Она находилась в странном трансе до тех пор, пока не начала произносить горловые звуки. Они были похожи на пение голосом и отрывки слов. Вначале неуверенно, но потом ее голос все больше набирал силу. И вдруг он задвоился. Ему завторил высокий, нежный и мелодичный «ангел». Казалось, он пел какой-то припев к тому, что делала Катя.

Мне показалось, или действительно звуки стали отражаться от стен и кружить по комнате. Они перемешивались, в них вплетались слова, произнесенные еще раньше. Кругом забубнило, зашамкало, захрипело, по-дурному завыло, воспроизведя новые строчки песни:

– Сколь-зим пес-ком по кругу-гу-гу, – множилось эхо.

Семь раз, – «я-з-з», «я-з-з», – подыграла эху сестренка ручкой по расческе.

Могла твоя душа с моей душой, – «шой», «шой», – подшлепал веник.

Прожить в речных часах…, – «а-а-ах», «а-а-ах», – подтянула голосом Катя.

Но жизни грань таит другой ответ.

Тебе от-ве-тит а-а-га-ши с-мер-ть, – с шумом попадали безделушки с полок, ударяясь и ломаясь об пол.

Попробуй круг соединить, – «пить-пить», – кто-то застонал рядом, а потом забулькал.

Но возврата нет.

Покоя не вернуть, – «у-у-у-у-у», – завыл ветер, неожиданно появившийся в комнате, и толкнул Катюшу, поиздевавшись, «ть-тыть».

Она ведь будет мечена рукой,

Беги-беги-беги! – закричал другой голос.

Тебе не справиться с ее судьбой…, – «бой-бой-бой», – начали заполошно, совсем не вовремя бить настенные часы.

Катя вздрогнула, растерялась. Она никак не ожидала такого поворота. Этого не должно было быть, я поняла. Что означали туманные пугающие слова эха?! Заминка не прошла бесследно. Звуки, мятущиеся вокруг, стали биться, как скользкое стекло. Эта острая какофония пробивала даже меня.

Катюша опомнилась, зажала уши рукой и громкой скороговоркой продолжила:

Штуковина с зажженным фитилем брошена на металлический поддон. Огонь начал жадно лизать сразу несколько круглых таблеток. Они вспыхнули. Сухой спирт? Яркое пламя обдало жаркой волной. Мне стало менее зябко. Расслабляющее тепло! В его неге я все-таки заметила, что свет из окна, как дым, заструился, закручиваясь вокруг импровизированного костра. Он льнул к нему. Вытягивал язычки. Нежно поднимал их все выше и выше. Солнечный свет перемешивался с огнем. В центре комнаты запрыгали солнечные зайчики, а ее углы наполнились смутными тенями. Непростыми – шумными и подвижными!

– «руки нас семь раз», – словно выбивая слова, бренчали деревянные ложки.

«Ды-ды на-до мне?» – взорвалась зажигалка в огне с вопросительно-окончательной интонацией.

Катино лицо побледнело, застыло, но не только от взрыва. Над ее протянутой в мою сторону рукой нависла черная тень в виде сгорбленной женщины. Почудилось, что даже губы зашевелились на этом грубом размытом лице. «Сме-р-ть-ть», – затрещал огонь. «Шт-рас-сть», – неожиданно лопнула веревка между стульями.

Катюша зажмурила глаза, но продолжала отчаянно отчитывать:

– Пусть, как мираж, всплывешь ты вновь, – шуршал, помогая сестренке веер.

И тело в двадцать первый день свое найдешь. А облик твой вернет судьба.

Семь раз пойдем по кругу мы с тобой,

Моя душа с твоей душой.

Все! Поставлена точка! Слова, шум, будто все звуки во вселенной резко смолкли. И эта тишина разорвалась в моей душе. Боль, заставившая почувствовать себя более живой. Вокруг меня зашептало, закружили ехидные смешки. Я оказалась в толпе знакомых людей, тех, кто унижал, обижал на протяжении моей непутевой жизни. Толпа недоброжелателей издевалась, хватала, пытаясь усадить обратно в кресло. И не в кресло вовсе, а в лодку, качающуюся на черной воде.

«Сударыня, вы не нашего круга», – мерзко улыбаясь, сказал отец моего первого серьезного бойфренда.

«Какая же ты неумеха и грязнуля!» – выскочила Маричёртик, пытаясь обмахнуть меня своей кисточкой, к которой пристали черви.

Я вдруг увидела, при каких обстоятельствах она была сделана. Волос Маринка сама обрезала из гривы лошади, перед тем, как несчастную старую хромую кобылу повели на бойню. Зоринка – подруга ее детства. Отец подарил. Проходили годы, Маринка взрослела, кобыла старела. Когда родители сгорели в пожаре, а Олег с Маринкой уезжали из Тулы, ее некуда было деть. Никто не хотел брать старую хромую клячу. Я увидела этот солнечный день, когда Зоринку завели в фургон вместе с другими обреченными лошадьми. Бедняга не понимала почему Маринка не поехала с ней. Ее призывное ржание еще долго слышалось за удаляющейся машиной. Жалко, славная была лошадь. Еще жеребенком, видя, как Маринка убирается во дворе, Зоринка зубами брала метлу и пыталась подметать собственную конюшню. Чистюля – необыкновенная. Ладная, беленькая, только коричневая звездочка во лбу. Маринка приводила ее в пример родителям, по ее мнению, неумехам и грязнулям. На память о необыкновенной кобылке Олег кисточку смастерил. На деревянной ручке имя лошади вырезал. Только Маричёртик с Олегом не знали, что именно бедолага думала о них перед смертью. Оберегом такая вещь стать не могла!

Вдруг образ Маринки-бесеныша в моем воображении стал превращаться в большую черную кошку. Ее глаза загорелись злобным желтым светом. Она зашипела, как змея. Лапа когтистая передо мной замелькала, от Кати прочь гонит. Врете, черти, не боюсь я вас! С трудом пошла к Катюше. Три шага, три шага всего! А к ногам словно камни цепляются, все больше, все тяжелее шаг сделать. Свет из кулона глаза прожигает, но я смотрю на него, не отрываясь. Кажется, что у меня кровавые слезы потекли. Поднимаю руку – ох, как же тяжко. Будто на ней Седмица повисла. Пытаюсь положить ладонь на обжигающий янтарный камень.

– Се-сет-ми-миц-ца, – пронзительный вой вырвался из пола, падал вниз с потолка, ломил из стен.

Он разбил толпу бесов, они превратились в ледяные осколки. Маричёртика скатало в рулон и выкинуло в открытое окошко. Мгновенная тишина вернула в комнату голос Кати: