с Витькой, яростно скребет и теребит свою всегда аккуратную, окладистую бороду. Он что-то бормочет, подталкивает локтем в бок соседа Тихона Хомутова и снова скребет в бороде, затылке, за пазухой.

Тарасов внешне держался вроде бы и спокойно, сидя за столом рядом с Захаром. Но губы его, плотно сомкнутые, да нервно бегавшие по столу руки выдавали крайнюю степень волнения. «Может быть, мы что-нибудь сделали не так? — лихорадочно думал он. — Может быть, надо было просто вызвать всех по одиночке в совет и держать до тех пор, пока не вступят? Этот товарищ-то, который привез меня сюда, так ведь и советовал… Правда, в райкоме инструктировали, что надо начинать с собрания бедноты, поднять народ, разъяснить, предостерегали против всяческих нажимов… Вот, черт! — выругался он про себя. — Если они сейчас все упрутся, то потом как?..»

— Ну, товарищи, кто же первым желает записываться? — словно издалека снова услышал Тарасов голос Захара.

И вдруг где-то далеко, в самом заднем ряду, как в тумане, увидел он одинокую, расплывчатую фигуру, которая поднялась и медленно стала двигаться вдоль скамеек в сторону прохода к двери.

«Уходят»! — мелькнуло в голове Тарасова.

Чувство растерянности, которое только что владело им, сменилось в его душе злой решительностью. Еще не зная точно, что сделает, он тем не менее был уверен, что не даст этому мужику просто вот так уйти из зала и и подать пример остальным. Он заставит объясниться, вытянет у этого, наверняка, как и Митя Кривой, пробравшегося на собрание вражьего пособника, признание: кто подучил его таким ловким маневрам — сорвать, собрание в самую решительную минуту!

Вот мужик пробрался вдоль скамей, оглянулся вокруг и… повернул по проходу в сторону президиума.

«Ух, черт! — с облегчением вздохнул Тарасов. — Никогда так не волновался! В каких переплетах в гражданскую бывать не пришлось! Да ведь там был боец, рядовой — за себя ответчик. А тут такое дело! Что бы товарищи на заводе сказали!»

С самого начала, как только организовалась в деревне артель, дед Петро раздумывал насчет нее: «Вступить — не вступить?» Но так ни на что решиться и не смог. Потом, когда по деревне разнеслась весть о приезде уполномоченного из города, о том, что будет создаваться большой, чуть ли не изо всей деревни колхоз, дед Петро снова задумался и снова вплоть до сегодняшнего собрания не пришел ни к какому решению. Шутка ли дело: решиться на такое. Ведь хозяйство, вся жизнь в этом! А хозяйство деда Петра не сказать, чтобы богатое, но и не самое последнее. Семью кормит.

Однако после доклада Тарасова, после всеобщего шума, вопросов и разговоров, после конфуза соседа Тихона, а особенно после того, как все дружно вытурили прохвоста Митю, почуял Петро, что настоящая правда на стороне Захара и Тарасова. И мысль о колхозе, о работе сообща со всем этим вот народом, который тут кричит, гогочет, сердится, совсем не показалась Петру такой страшной и непривычной, как раньше.

Но вот настал момент записи. Дед Петро все еще определенно не решился записываться… Однако он уже с нетерпением ждет, когда встанет и запишется кто-нибудь первый, а потом остальные, а потом… вот потом-то дед Петро и посмотрит окончательно. Может быть, и запишется! Что ж, если все!..

А первый никто не встает… Дед Петро в нетерпении ерзает на лавке.

Он видит, как давний приятель и сосед Захар стоит у стола и ждет, ждет, приглашает, зовет, а никто не идет. Деду Петру делается как-то ужасно неловко, стыдно перед Захаром. Ведь вот добра желает всем человек, а ждет… хотя, между прочим он, Петро, вполне может встать и записаться первым…

И тут же деда Петра охватывает ужас от мысли, что где-то, а тем более в таком важном деле, он может оказаться первым…

Он-то, который всю жизнь делал, «как все», «как опчество», старался не выделяться!

— Так что ж, товарищи… Никто не желает, значит, вступать в колхоз? — хриплым голосом спрашивает Захар, глазами отыскивая в зале желающих.

За печкой кто-то ехидно хохотнул и осекся… Словно подстегнутый этим хохотком, дед Петро яростно скомкал лежавшую на коленях шапку, встал, потом снова сел, потом опять встал и, ткнув смятую шапку на свое место, решительно начал пробираться к столу.

Его-то фигуру, когда он пробирался вдоль скамеек к проходу, расположенному как раз напротив двери, и увидел Тарасов.

Все повернули головы в сторону деда Петра и молча проводили взглядами до самого стола.

— Дак, значит, это… — проговорил, окая, дед Петро, став спиной к народу и тыча пальцем в заляпанный чернилами протокол Анны Константиновны. — Значит, записывай, Анна Константиновна, меня в этот список… Петра Лапшина с двумя конями и прочим имуществом. А также четверо робят и баба. — И повернувшись к народу лицом, он для чего-то еще раз потрогал свою бороду, огладил волосы, вздохнул и, неловко улыбнувшись, сказал: — Так-то вот, братцы-граждане. К новой жизни, значит, пристраиваемся.

Мужики разом облегченно вздохнули, заговорили между собой, завертели новые цигарки. Вслед за Петром, угрюмо глядя себе под ноги, двинулся к столу Тихон Хомутов. Потом другие мужики решительно вставали, подходили к столу, называли свои фамилии и, словно после тяжелого рабочего дня, разминая затекшие в напряжении плечи, шли на свои места, шутливо подталкивая к столу нерешительно раздумывающих соседей. А некоторые потихоньку, ни на кого не глядя, пробирались к дверям на улицу. Их никто не задерживал. Только Прокоп Сутохин по-озорному подмигивал вслед каждому уходящему:

— До свиданья, браток! Все равно скоро свидимся. Тогда уж без магарыча не приходи.

Тут же придумали и имя новому колхозу, назвав его с легкой руки деда Петра «К новой жизни». Неугомонный Антон и на это имел свое особое мнение. Он решительно потребовал, чтобы перед словами «К новой жизни» добавили «передом». При этом он косился в сторону Фили и Тихона Хомутова и громко шумел, что, мол, может, кое-кто задумал к новой жизни каким другим местом повернуться, так чтоб наперед знали, что не выйдет это. Но Антона никто не поддержал, название колхоза так и осталось «К новой жизни».

Тогда Антон, что-то пробурчав насчет необразованности, не желая дать себя в обиду, поставил ребром новый вопрос перед собравшимися колхозниками.

— Вы што думаете, выйдет у нас та новая