В замке его раздражало все и вся. Приготовления к свадьбе, которая должна была состояться через несколько дней, приводили барона в ярость.

— О! — говорил он с бешенством. — Если бы Шардону повезло, если бы ему удалось найти человека, который помог бы мне освободиться от этого кавалера и маркиза! За это я отдал бы десять лет жизни! Боже мой! Почему он не пишет?

Вдруг барону послышался стук копыт. Он бросился к окну и понял, что не ошибся. Гонец, покрытый пылью, въехал во двор с конвертом в руке. Через минуту курьер подал барону длинное письмо от Шардона.

«Поручение, данное мне, — писал управляющий, — выполняется с огромными трудностями. Человек, которого мы ищем, тщательно скрывается. Мне стоило огромных трудов убедить тех, кто с ним связан, что я послан не для того, чтобы выдать его полиции.

Если бы я написал о нем, то письмо, очевидно, перехватили бы. Вы известны вашими отношениями с Фуше, и это письмо приняли бы за донос. Предать товарища! Вы знаете, как это наказывается у нас… Смертью. Осторожность и для меня, и для вас требовала, чтобы я поступил именно так».

Потом Шардон рассказывал, что едет в Орлеан, где надеется встретить человека, которого он искал, и, как всякий хороший управляющий, закончил свое письмо просьбой прислать денег. Он говорил, что, вероятно, тысячи франков будет достаточно. Гонцу было поручено привезти ему эту сумму.

Как только Гильбоа прочел это письмо, он подошел к железному шкафу, вделанному в стену его кабинета. Ища ключ, взбешенный барон шептал:

— Тысячу франков! И он хочет меня ограбить, негодяй! Но терпение! Настанет день, когда ты получишь награду, Шардон. Я опять упрячу тебя в то место, откуда тебе не следовало бы выходить.

Обернувшись к курьеру и отдав ему тысячу франков, он сказал:

— Поезжайте, друг мой. Поторопитесь.

— А ответа не будет? — спросил гонец.

— Во-первых, вот вам наполеондор. Во-вторых, скажите тому, кто вас прислал, что времени терять нельзя, пусть он поторопится.

Барон проводил курьера до дверей и, уверившись, что тот уехал, закричал:

— О, если моему управляющему все удастся, горе вам, кавалер де Каза-Веккиа и маркиз де Фоконьяк!..

Шардон не приезжал. Писал он ежедневно, то из одного места, то из другого. Настал день свадьбы племянниц барона, а управляющий так и не появился.

Накануне при многочисленных свидетелях, собравшихся для этого в большой гостиной замка, нотариус прочел брачный контракт. За миллион и бриллианты Мари де Гран-Прэ благородный Алкивиад маркиз де Фоконьяк давал какое-то поместье с весьма громким названием. За огромное состояние девицы де Леллиоль Жорж предоставлял баснословную сумму, которая в то же утро была переведена нотариусу. Император и императрица также захотели подписаться на брачном контракте. Когда нотариус привез брачный контракт во дворец Фонтенбло, Наполеон с любезной улыбкой поздравил кавалера и маркиза и закончил такими лестными словами:

— Если я не хотел нарушать для вас, господа, законы военной иерархии, которую я сам установил в армии, то, по крайней мере, я могу обратиться к дипломатии, где ваши имена и ваши состояния позволяют вам занимать самые высокие места. Что же скажете вы, господа, о доверенном поручении к европейским дворам, которое позволило бы вам провести в путешествии ваш медовый месяц?

Жорж и Фоконьяк поклонились чуть не до земли в знак глубокой признательности.

— Даю вам слово, — сказал император, отпуская их движением руки. — Министру иностранных дел поручено сделать вам предложения насчет ваших дипломатических назначений.

Пока Наполеон говорил эти слова обоим женихам, императрица с той добротой, которая составляла отличительную черту ее характера, целовала в лоб обеих невест и надевала на них жемчужные диадемы, подарок ее величества.

На другой день в небольшой капелле во дворце Фонтенбло совершился двойной брак. Наполеон непременно хотел, чтобы церемония происходила в его собственной церкви.

В тот же вечер Гильбоа подошел к своему новому племяннику, маркизу.

— Я сдержал слово, — сказал он, — я поспешил устроить вашу свадьбу.

— Правда, правда, — ответил Фоконьяк. — Верьте, любезный дядюшка, моей признательности.

— Я в ней убежден, — продолжал барон, — но я не об этом хотел с вами поговорить.

— А о чем же?

— Вы знаете… вы мне обещали… вы помните…

— Да говорите же, любезный друг, — сказал гасконец, который очень хорошо понимал, на что намекает Гильбоа. — Черт побери! Дядя не должен церемониться с племянником.

— Я говорю о перстне, — сказал барон. — Вы помните тот перстень?

— Как не помнить! Я и письмо помню. Доказательством служит то, что я тщательно спрятал обе эти вещи. Я был бы в отчаянии, если бы они затерялись или если бы их у меня украли.

Сделав ударение на последних словах, гасконец с лукавой улыбкой смотрел на барона.

— Я думал, — продолжал Гильбоа, растерянно вертя в руках табакерку, — я думал… кажется, мы условились…

— О чем? — бесстыдно спросил маркиз.

— Что тотчас после свадьбы вы возвратите мне перстень и письмо.

— Так! Но, видите ли, я рассудил, что вы старше меня, и, следовательно, по законам природы я должен вас пережить. Поэтому перстень должен достаться мне по наследству. Зачем мне отдавать его вам? Вы понимаете, любезный дядюшка?

Барон все очень хорошо понял. Он ушел, пылая бешенством и бормоча:

— О, черт ты этакий, маркиз! Неужели не настанет мой час?

Наполеон уехал из Фонтенбло, а с ним и все придворные сановники. Гильбоа давал большой обед для новобрачных. Барон сам распоряжался всеми приготовлениями, потому что его управляющий еще не вернулся. А между тем Шардону давно следовало бы приехать. В последнем письме он сообщал, что, наконец, нашел человека, за которым так давно гонялся, этого Леблана, который должен был развеять его подозрения насчет Фоконьяка. В письме Шардон сообщал, что приедет утром в день, назначенный для обеда, но в гостиной было уже много гостей, а Шардон все не приезжал.

Не случилось ли с ним чего-нибудь? Гильбоа, терзаемый беспокойством, терялся в догадках. Он хотел во что бы то ни стало разоблачить мнимого кавалера и маркиза, если бы сведения Шардона оказались правдой. С одной стороны, они не хотели, несмотря на данное слово, возвращать ему перстень и письмо. С другой, Гильбоа на следующий день должен был отдать приданое племянницам. Расстаться с богатством, которое он так долго держал в руках! Каково каждый день чувствовать над своей головой, словно дамоклов меч, угрозу быть выданным Фуше!