Доктор Гидеон являлся с визитом каждый вечер, но теперь Тресси ясно видела, что в болезни Калеба он смыслит еще меньше, чем она сама.

На третье утро этого ада пришел Джарред Линкольншир и, усевшись на ящик около плиты, налил себе кружку горячего кофе. Тресси чувствовала, что он подыскивает слова. Сейчас она услышит, что уволена.

Вместо этого Джарред сказал:

– В городе есть другой доктор, гомеопат. Звать его Монро. Может, пригласим его осмотреть Калеба? – Он поставил на край плиты пустую жестяную кружку и с видимым сочувствием оглядел Тресси. – Да и у тебя вид – краше в гроб кладут. Ты хоть когда-нибудь отдыхаешь?

Тресси лишь отмахнулась и переместила Калеба на левое плечо. Мальчик шумно, свистяще вздохнул, захныкал, но тут же угомонился.

– Да не в отдыхе дело, а в моем маленьком. Ему никак не становится лучше. От всех этих слабительных и рвотных он только совсем обессилел, бедненький. Жар то спадает, то опять усиливается. А этот коновал только мнет его да тычет в животик и велит давать побольше этой горькой дряни. Нет, довольно с меня такого лечения, да и с Калеба, думаю, тоже. Что такое гомеопат?

– Ну, я в этом не очень-то разбираюсь, но многие горожане от него в восторге. Он проповедует чистоту и правильное питание. Говорит, что нельзя жить в такой скученности, не соблюдая… э-э… гигиену.

Слезы навернулись на глаза Тресси, красные и припухшие от безмерной усталости.

– Чистота – от бога, – пробормотала она и, пошатнувшись, тяжело навалилась на кухонный стол.

Линкольншир сильной рукой подхватил ее, довел до лежанки, но забрать Калеба Тресси ему не позволила.

– Ради бога, – прошептала она, – приведите мне этого доктора. Пусть хоть он поможет Калебу. Если Калеб умрет, я не смогу жить. Ради бога, спасите моего мальчика.

В полубреду Тресси баюкала Калеба, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону. Она уже не сознавала, что Джарред вернулся с доктором Монро. Потом она очнулась и стала яростно отбиваться от чужих рук, которые пытались отнять у нее малыша. Чье-то круглое краснощекое лицо наклонилось над ней, чьи-то руки мягко заставили лечь и укрыли ее одеялом. Ах да, это доктор Монро. Теперь он спасет Калеба.

Тресси падала и падала в бездонный колодец тьмы. Там ее дожидался Рид. Он твердил, что на самом деле вовсе не бросал ее, а, напротив, всегда присматривал за нею и Калебом. Тресси закричала, чтобы он убирался прочь и не смел дурачить ее. Как же это больно – любить человека, который способен на такой чудовищный поступок. Ее отец тоже явился во тьму и, смеясь, называл Тресси своей сладкой малышкой. Боль, мучительная боль терзала ее. Потерять всех разом – это уж слишком, это просто невыносимо. «Господи, – рыдала она в бреду, – забери тогда и меня, потому что мне незачем жить».

Когда Тресси на миг очнулась, ей почудилось, что над ней склоняется Рид и его ледяные пальцы касаются ее щеки. «Рид, о, Рид, наш мальчик! – простонала она. – Позаботься о нашем мальчике!» Рид ничего не ответил.

Когда Тресси снова пришла в себя, уже наступил день, и рядом никого не было. Совсем никого.

Под навесом стояла мертвая тишина, лишь снаружи завывал ветер, хлопая краем холста. Тресси застонала и перевернулась на бок, протянула руку, чтобы коснуться Калеба, спавшего всегда в кроватке около лежанки. Рука ее наткнулась на пустоту. Калеба не было, и даже его кроватка исчезла бесследно.

Тресси охватила смертельная тоска. Она почувствовала, как холод подступает к сердцу, словно ее швырнули в прорубь и над ней вот-вот сомкнутся глыбы льда.

– Не-е-е-ет! – пронзительно закричала она и резко села, качнувшись от прихлынувшей дурноты. В ее жалобном крике прозвучало бесконечное отчаяние. – Где мой мальчик? Отдайте моего мальчика!

Наконец Тресси удалось спустись с лежанки ноги, но, пошарив по полу, она обнаружила, что кто-то унес ее обувь. На ногах у нее поверх хлопчатобумажных чулок были толстые шерстяные носки. Шатаясь, Тресси кое-как поднялась на ноги. Поверх ящика, служившего кроваткой Калебу, валялось ее пальто. Девушка схватила его и огляделась. Столовая была пуста. Спотыкаясь на каждом шагу, она проковыляла к двери, рывком распахнула ее – и ахнула, потрясенная.

Безжалостный, жгучий холод единым глотком выпил из ее легких весь воздух, оставив лишь сухую колкую пустоту. Перед глазами Тресси стояла сплошная белая стена – больше не было видно ничего. Снег валил и валил, засыпая землю и громоздя сугробы вокруг навеса. Тресси сразу по колено утонула в рыхлом снегу. Натянув пальто на голову и придерживая полы на груди, она двинулась было вперед, но через два-три шага ноги совершенно онемели. Девушка прижала ко рту край пальто и неглубоко дышала сквозь шерсть, стараясь унять жгучую боль в легких.

«Куда же все подевались?!» Тресси показалось, что она прокричала это вслух, но на самом деле слова примерзли к ее губам. Она уже хотела вернуться, но тут обнаружила, что навеса тоже не видно. Тресси заблудилась в чужом, мертвенно-белом мире, где не было ничего, кроме снега и одиночества.

Слезы стыли на ее щеках, превращаясь в лед. Где же Калеб? Где все? Почему они бросили ее одну?

– Тресси! Где ты, Тресси? – долетело с ветром смутное эхо.

– Помогите! – что есть силы закричала она. Из ниоткуда вынырнул неясный, закутанный в меха силуэт, с размаху наткнулся на Тресси и схватил ее за плечи. Знакомый голос, восхитительно знакомые руки, она только никак не могла вспомнить, как зовут этого человека.

Линкольншир подхватил ее на руки. От него исходило блаженное тепло.

– Во имя господа, детка, да ты с ума сошла – бродить в метель! Пойдем скорее домой, тебе надо согреться.

Что-то взорвалось внутри Тресси, и с губ ее хлынули невнятные звуки, обрывки слов, перемешанные с рыданиями. Сама-то она понимала, что хочет сказать, но не в силах была произнести ничего хоть сколько-нибудь вразумительного.

– Калеба украли, украли моего мальчика! Я должна найти его. Ради бога, спаси меня, спаси Калеба, не дай ему умереть! Мне надо найти отца… и Рида… и Калеба… о-о, го-оссподи…

И она замерзшими кулачками со всех сил молотила спасителя, который нес ее назад, в живительное тепло.

Как сказать отцу, что малыш умер? Нет, она никогда не простит ему, что бросил маму, что мама умерла. Ее и малыша пришлось схоронить в степи, открытой всем ветрам. Дожди размоют их драгоценный прах, солнце сожжет их, снег засыплет с головой… «Почему ты меня бросил? Почему все меня бросают? – невнятно кричала Тресси, уткнувшись лицом в сырой, резко пахнущий мех. – О господи, как мне больно… больно… больно…»

Из последних сил цеплялась она за высокого человека, который держал ее на руках и баюкал, точно ребенка, который спас ее от мертвящего холода Тресси боялась разжать руки. Тогда ее снова увлечет в бездонную тьму, в небытие, откуда нет возврата.

Вдруг она всем телом ощутила тепло; чьи-то сильные руки растирали ее с головы до пят, потом уложили и укрыли до подбородка. Тресси задремала. Рано или поздно она проснется и тогда осознает, какой жестокий удар приготовила ей судьба, но это потом, не теперь.