— Джон, — прошептала я, — да… это случилось здесь… И теперь я упаковала все вещи… Я обанкротилась, Джон… И была вынуждена просто просить у них деньги. Я ходила к губернатору…

Джон взял меня за плечи и прижал к себе. Глубокая складка перерезала его высокий лоб.

— Я помогу тебе, Джен, — сказал он.

— И тогда ты оставишь меня рядом с собой? — я горько улыбнулась в ответ на его слова. — Нет, Джон, я хочу стоить хоть чего-то сейчас…

— Что же ты будешь делать?

— После того как я уеду отсюда, я поеду в Лондон, а оттуда — в дом, где когда-то жила со своими сестрами… Меня там никто не ждет, Джон.

Он, поджав ноги, сел рядом со мной, на пол.

Мы долго сидели молча среди упакованных и приготовленных к отправке вещей.

— Это все из-за меня, да? — спросил Джон. — Я хотел бы ехать с тобой тоже… в Англию… Я могу поехать с тобой туда?

Слова его прозвучали словно из какого-то давно забытого сна.

— А ты разве не уезжаешь? — спросила я.

Джон задумался.

— У меня есть кое-какие дела на завтра… но я вернусь… очень быстро, хорошо?

— Конечно, — откликнулась я глубоким вздохом. Слова потеряли силу, они делались мягкими, расплывчатыми, точно горячий воск.

Я зажгла свечи и подошла к окну.

Тянуло речной сыростью и прохладой. Перекликались одинокие птицы.

Джон поставил пластинку на граммофон и, не прикасаясь ко мне, остановился возле окна.

— Знаешь, — сказала я, — когда мне становится плохо и я не могу продолжать своих дел, я пытаюсь улучшить свое настроение… Я вспоминаю тот лагерь на реке, когда мы были с тобой. И Марка… И в первый раз, когда мы танцевали… Как все это было хорошо! А когда мне становится совсем плохо, я думаю еще об одном моменте… И тогда я могу перенести все… Ты понимаешь меня?

— Да.

— Потанцуй со мной, Джон. Мне так жаль, что я не смогла сказать тебе слов, которых ты ждал от меня… Вот эти слова… Вот эти неродившиеся дети… вот их трупики… схорони их: возьми меня на руки и покажи мне все — сверху. С тобой мне будет не страшно и хорошо…

Мы танцевали возле приготовленных чемоданов, среди сложенных книг, картин, набросков, чистых листов, недописанных писем…

Так начинался мой последний рассвет в Индии.

Когда-то у меня там была ферма…

Все приготовления к моему отъезду были закончены.

Чемоданы упакованы, запертые, увязанные, стояли они вдоль стены в моей комнате.

Странное тяжелое предчувствие томило меня. Какая-то неотвязная мысль, значение которой я не могла себе объяснить, стучалась в сердце.

Джон уехал по каким-то неотложным делам. А я ожидала его.

Не в силах бороться со своими тревожными предчувствиями, я вышла на веранду и пошла по дорожке в сад. Внезапный резкий порыв ветра принес с реки первые дождевые капли… Деревья затрепетали и склонились в одну сторону. Облака, неожиданно выскользнув из-за вершины горы, помчались по небу…

Необъяснимая тревога сжимала мое сердце… Мне показалось, что я уже нахожусь в Англии, что вся моя любовь под солнцем удивительной страны — не более чем долгий прекрасный сон, сказка, рассказанная в ночь перед Рождеством. Я посмотрела на небо. В этот час оно показалось мне изумрудно-зловещим. Я присела на скамью между деревьями и мыслями обратилась к Господу.

Чьи-то торопливые шаги прозвучали в другом конце аллеи.

— Джен!

Я не поверила своим глазам.

Прямо передо мной стоял Эдвард Рочестер. Глаза у него были не такие, как обычно. Дикое пламя сверкало в их глубине. Мне стало страшно и холодно.

— Что угодно тебе? — спросила я. Страшная, жуткая мысль вползла в мое сердце.

— Сегодня ветренно, Джен, тебе не стоило сидеть так долго на воздухе, — проговорил мистер Рочестер каким-то чужим бесцветным голосом.

— Что случилось? — почти вскрикнула я, вглядываясь в его перекошенное серое лицо. Это было лицо не просто старого человека. Я видела перед собой лицо грешника, совершившего самое страшное преступление на свете.

Внезапный порыв ветра сбросил на землю несколько алых цветов.

— Джон погиб, — наконец сказал мистер Рочестер, почти не открывая рта.

Эти слова я услышала и договорила за него сердцем.

— Как погиб? — прошептала я, хотя в глубине своей души уже знала — как.

Мистер Рочестер опустил глаза.

— Он умер так же глупо, как жил, Джен… Он был очень весел перед смертью… Он стоял на высоком горном утесе и смотрел сверху на реку… После землетрясения на реке, Джен, образовались огромные водовороты…

Он заметил у берега нескольких ягнят, которые жалобно блеяли, ну, просто, как дети, бурлящим течением их сносило все дальше и дальше… Какое-то мгновение Джон наблюдал эту картину, а в следующую минуту он был уже в воде, сражаясь с разбушевавшейся стихией и делая безнадежные попытки спасти ягнят.

Выбраться на берег ему не удалось… Я тоже не смог помочь ему, Джен… Вот такая глупая безрассудная смерть…

Мистер Рочестер пытался сказать что-то еще, но слова его потеряли для меня смысл.

Я стояла перед ним, ошеломленная, надломленная ветром, как в забытьи. Тело мое горело, раскачивалось из стороны в сторону.

— Ну, что ему были эти ягнята? — говорил мистер Рочестер. — Какой во всем этом смысл? Он всегда был неизвестно кем — не христианином, не индусом, не мусульманином… Так все говорят…

— Почему прислали сюда именно тебя? — проговорила я.

— Я подумал, Джен, что мой долг — сообщить тебе. Помочь тебе.

— Уйди, Эдвард, — прошептала я. — Или я убью тебя так же, как ты убил Джона.

По лицу мистера Рочестера скользнула ухмылка.

— Я уйду, Джен… Ты сейчас не в себе…

Он быстрыми шагами скрылся среди шумящей листвы.

Больше я его никогда не видела.

Джона похоронили на том высоком холме, из-за которого поднималось солнце. Внизу несла свои быстрые воды река, на берегу гнездились стаи белых и розовых лебедей.

Здесь же, на холме, прочел священник над его гробом молитву, никто не плакал по умершему… Никакой печали не чувствовалось вокруг.

Я смотрела на лежащего Джона. Лицо его было так же прекрасно, как и раньше. Лишь легкий кровяной развод темнел у него на груди.

— Пропустите меня, — спокойно произнесла я. Все смолкли и отступили.

— Вы говорите, — тихо сказала я, уловив обрывок чьего-то разговора, — что этот человек — самоубийца? Что он бросился со скалы? О нет, он не самоубийца, и пусть тот, кто его убил, не думает, что его дикая месть удалась… Нет, Джон будет жить, жить, как и жил, потому что душа его бессмертна… Я это знаю.