Передо мной — жемчужный, переливающийся всеми цветами радуги туманный столб. В нем мелькают какие-то картины, чья-то жизнь проносится перед моими глазами, но так быстро, что рассмотреть что-то нет никакой возможности. Я вглядываюсь в эти переливы и пытаюсь понять собственные чувства: боюсь ли я этого явления или совсем нет. Просто происходит что-то, что не раз уже происходило в моей жизни. И вчера я не был напуган, а лишь раздосадован, что все закончилось слишком быстро, и я не узнал ничего нового, хотя появление такого же столба в Ираме принесло мне кое-какие знания.

Не знаю, сколько времени я так стою, завороженный переливами, но джинн решается и начинает говорить:

— Падет великий Мерв, как пал царственный Ирам, — его голос безрадостен и тускл. Ему, по сути, все равно, что произойдет с людишками, он лишь рассказывает об их будущем. — Погибнут все, кто тебе дорог...

Наконец, и я приобретаю способность говорить, но еле шевелю занемевшими губами:

— Что может произойти?

— Произойдет — узнаешь, — глумится джин.

— Тогда скажи, — настаиваю я. — Как спастись?

— Тебя это не заденет. Лишь нужно уехать в город, который первым назовет твой отец. А другим помогать я не собираюсь, пусть живут по воле их Аллаха.

— Но и я живу по воле Аллаха...

— Ты — другое. Ты избранный. И я вынужден помогать тебе, хотя не очень-то и хочется.

— Но..., — начинаю я, и умолкаю.

Туман рассеивается, и я вновь нахожу себя в настоящем мире, где существуют Азиз и Алишер, пустырь, поросший янтаком, и Мургаб, тихо журчащий между тугаями.

— Бахтияр-хаджи, у тебя было видение? — спрашивает Алишер. — Ты замер и говорил что-то, ну прямо как Пророк. А что ты видел?

— Не помню, — отвечаю я. — Это просто болезнь. Я немного болен.

Азиз подозрительно смотрит на меня, но ни о чем не спрашивает. И это хорошо, потому что я не склонен сейчас отвечать на вопросы, а должен подумать о том, что узнал.

А узнал я слишком мало, чтобы начать действовать. Мерв падет, но почему? Что произойдет — землетрясение или смертельная эпидемия? Падет когда? Прямо сейчас? Через год? Через сотню лет? Все эти вопросы теснятся в моей голове, но ни один не находит ответа. Пока я все обдумываю, еще одна мысль где-то далеко постоянно напоминает о себе. Пока я задвинул ее на задворки сознания, хотя и понимаю, что для меня лично она наиболее важна: «Ты избранный».

Мы возвращаемся домой молча. Даже Алишер притих. Азиз предлагает присесть в тени и съесть завтрак, который Сапарбиби дала нам с собой.

— Куда нам торопиться, — все повторяет он. Но я точно знаю, что Азиз страшится встречи с отцом, ведь мы не выполнили его поручение.

Уничтожив еду, мы отправляемся домой.

Карим встречает нас на пороге. Но все оборачивается совсем не так, как того ждал Азиз.

— Не оставили верблюда на пастбище? — спрашивает отец. — Правильно сделали: завтра вам с Хусаном нужно срочно отправляться в Гургандж. Я продал остатки индийского товара тамошнему купцу через его посредника. Так что понадобится еще пара верблюдов, с утра и заберем.

Гургандж... Вот я и услышал то, о чем сказал джинн. Значит, я должен идти в Гургандж с Азизом и Хусаном. С одной стороны, это какое-то движение вперед, но про то, что я должен буду там делать, джинн не проронил ни слова. Возможно, что эту будет как-то связано с индийскими благовониями, которые я сжег ночью. Потому что вторая фраза Карима прозвучала так:

— Бахтияр, а зачем ты жег благовония?

— Для света. Мне было темно, — ответил я.

Карим рассмеялся:

— Если тебе не хватает света, в каморке за кухней хранится изобретение Хусана, которым никто из нас до сих пор не решился воспользоваться. Это огромная восьмирожковая масляная лампа, похожая на перевернутого паука. Дети ее боятся. Но ты можешь взять, если она нужна тебе для ночных занятий. Я не возражаю.

Лампу я забираю и кладу на самое дно дорожного мешка. Потому что твердо знаю по какой-то причине: я не вернусь в Мерв, а останусь в Гургандже. Для чего? Аллах знает.

Примечания

[1] Тугай (тюрк.) — пойменный лес в речных долинах пустынной и полупустынной зоны Средней Азии.

[2] Дехканин — крестьянин в Средней Азии.

[3] Хайван (тюрк.) — животное, скотина.

Глава 11

614-й год Хиджры

— Лишь подзатыльник шейха Рузбихана воспитает тебя, — раздраженно бросил Аммар и жестом отправил Наджмаддина прочь из его покоев.

Юноша молча поклонился, пряча улыбку, и без малейшего сожаления покинул дом шейха.

«Этот тощий желчный старикашка, — размышлял он по пути в караван-сарай, — не может совладать с собственным нафсом[1], какой из него муршид[2]? Осел, на котором я еду, и то имеет больше святости, нежели этот ханжа!»

Наджмаддин возблагодарил Всевышнего за то, что даровал ему мудрость, благодаря которой он смог увидеть ничтожность учителей, с которыми сталкивался в своей жизни. За последний год Аммар бин Ясир стал уже вторым шейхом, от которого юноша ушел, будучи уверенным в правильности своего поступка. Аллах открывал ему глаза на истинное состояние этих людей, и он ясно понимал, что его знания намного глубже, а путь к Истине, которым он следует, намного дальновиднее.

Шейх Исмаил аль-Касри первым заподозрил неладное и отправил Наджмаддина в Бидлис к Аммару бин Ясиру. Прошло несколько месяцев, и все в точности повторилось. Как следует отчитав, Аммар выгнал юношу вон, наказав ехать в Египет к шейху Рузбихану аль-Мисри. Он что-то бормотал о невежестве, непроходимой тупости и непомерной гордыне, но Наджмаддин не вслушивался. Бедный старик просто завидовал, что Аллах наделил большей милостью юнца, и не находил себе места, снедаемый обидой и досадой. Поэтому и отправил того с глаз долой, чтобы не бередил его порочную душу.

И вот спустя несколько месяцев Наджмаддин стоял на пороге ханаки[3] Рузбихана недалеко от портового района Александрии.

Перешагнув порог и желая заявить о своем прибытии, он громко поприветствовал хозяина обители. Несмотря на обеденный