к группе и посмотрел… именно на меня посмотрел! Заглянул прямо в душу, проникая в ее сокровенные закоулки, и я, захваченная врасплох, не успела закрыться от его вмешательства.

Целует ветер в грудь ее неторопливо,

Вода баюкает, раскрыв, как лепестки,

Одежды белые. И тихо плачут ивы,

Грустят, склоняются над нею тростники

В груди защемило от непонятной тоски. Меня охватила печаль и сладкий трепет, поднимающийся во мне против воли, словно мутный осадок, расползающийся со дна по поверхности потревоженного озера. Дыхание сперло в груди. Верстовский прочел эти строки так, будто они были обо мне, предназначились мне… В его волнующем голосе прозвучала нежность, восхищение, тщательно сдерживаемое возбуждение. Словно не ветер целовал, баюкал, осторожно раскрывал лепестки одежд… А сам он.

Кувшинки смятые вокруг нее вздыхают,

Порою на ольхе гнездо проснется вдруг,

И крылья трепетом своим ее встречают,

От звезд таинственный на землю льется звук…

Верстовский замолк, выныривая из сладких фантазий. Мы сидели в молчании несколько минут, ожидая продолжения, но его не последовало. Затихла музыка, Офелия замолчала, возможно, навсегда. Декан провел рукой по волосам и медленно вернулся за преподавательскую кафедру. Он и сам выглядел смущенным тем представлением, что разыгралось в аудитории.

— Что это было? — еле проговорила Гарденина, но в заполняющем кабинет тишине ее услышали все.

— Артюр Рембо, — кратко ответил Верстовский. — "Офелия".

* * *

Я ворочалась уже битый час и никак не могла уснуть. Скидывала одеяло, так как странный жар никак не хотел покидать тело, потом начинала мерзнуть и укрывалась снова. Накрывала голову подушкой, считала овец — бестолку! В голове снова и снова проносились моменты с сегодняшней пары по зарубежной литературе. Звучал голос Верстовского, взгляд его темных глаз раз за разом вонзался мне в сердце, и оно начинало биться, как заполошное…

Я не поняла, когда наконец начала засыпать. В какой-то момент руки и ноги перестали чувствоваться, тело стало легким, невесомым, и поплыло будто по воде. Темное течение несло его, расправляя длинную, расшитую дорогой парчой и кружевом юбку, играя легчайшей батистовой фатой. Рядом со мной плыли сорванные цветы, перешептываясь с встречающимися по пути кувшинками, цепляясь за мои светлые, колышущиеся в потоке волосы… Я не тонула. Пребывая в необъяснимой эйфории, парила под небом, смотрела на звезды и луну, озаряющую ночной лес.

Река была совсем неширокой, справа и слева на расстоянии нескольких локтей проносились заросли камышей. Устав дрейфовать по воде, я нашла место, где проглядывал невысокий бережок, и выбралась на сушу.

С меня текла вода, тяжелая юбка волочилась по земле, собирая опавшую листву. Сквозь деревья проглядывал желтый свет — такой, что каким обычно светятся окна домов, и я пошла к нему, приподнимая юбку, отряхивая с себя водоросли и бутоны цветов. Достаточно скоро показался смутно знакомый дом, наигранно старый, с башенками и высоким крыльцом. Лес плавно перешел в заросший сад. Под ногами обнаружилась плиточная дорожка, ведущая вокруг особняка, еле различимая сквозь пробивающую из щелей между блоками жухлую траву. Неухоженный кустарник встал почти вровень со мной, но я упрямо шла, будто зная, что в конце пути меня ожидает…

Вениамин трудился невдалеке от дорожки, вскапывая клумбу. Рядом лежала охапка выдернутых с корнем сорняков, чернела земля. К небу, серебрясь в лунном свете, тянулись тонкие стебли свежепосаженных хризантем.

Услышав шелест волочащегося по траве подола, декан обернулся, оттер пот со лба грязной рукой и радостно улыбнулся.

— Ну наконец-то ты вернулась. Поможешь мне?

Я проснулась и уставилась в темный потолок, с трудом возвращаясь в свою комнату из заросшего сада Верстовских. Меня захлестывали эмоции и иррациональный страх, будто случилось что-то гораздо более опасное и фундаментальное, чем дурацкое, навеянное стихами сновидение. Сердце почти выскакивало из груди, тело била дрожь. Время перестало ощущаться. До меня медленно доходило, что же именно произошло.

Небо и земля поменялись местами.

Видимо, я была не единственная, кому не спалось этой ночью. На тумбочке рядом с кроватью ожил переведенный в беззвучный режим телефон — экран засветился, прогоняя странный сон. Я потянулась за ним, видя всплывшее уведомление о сообщении, но еще не понимая, от кого оно. Одновременно моля бога, чтобы это был не декан, и испытывая радость и азарт от мысли, что это может быть он…

Сообщение было от Ромки. И уже не первое за сегодняшнюю ночь.

"Рита, я скучаю по тебе"

"Марго, люблю…"

"Пожалуйста, прости меня! Дай мне еще один шанс!"

Я закрыла глаза, выравнивая дыхание. Потом открыла их и набрала ответ.

"Хорошо".

20. Наваждение

Два — в погоне за одной:

Это случай пресмешной.

Чем нелепей приключенье,

Тем мне больше развлеченья.

("Сон в летнюю ночь", У. Шекспир)

Казалось бы, все вернулось к тому, с чего и началось.

Исходные данные были теми же, что и месяц назад, в теплом, пахнущем страстью и желанием жить октябре. Вот только я изменилась. Сам мир изменился и ощущался иначе. Будто кто-то большой и всемогущий — там, наверху, где его нельзя было почувствовать или увидеть — повернул тумблер, и все полюса разом изменили полярность. Предметы, улицы, дома и машины — все оставалось таким же, и при этом стало другим.

Я шла от метро к университету и не могла насмотреться на этот новый, удивительный мир. Все казалось чуднЫм и необыкновенно прекрасным. Холодный напористый ветер несся навстречу, сдувая все старое и отжившее. Срывая защитные оболочки, оголяя самое трепетное и потайное. Каждый встречный прохожий был добрым другом — может, не в этой, но в одной из параллельных реальностей точно.

Меня повсюду преследовали флэшбеки сна. Некошенные с лета лужайки на подходе к Ливеру преобразились. То, что еще недавно выглядело лохматым, жухлым и неухоженным, превратилось в настоящее чудо природы: сухие травы изгибались и переплетались, застыв мимолетным слепком с вечности. На их верхушках слабо покачивались коричневые соцветия в виде зонтиков, корзинок и колосков. Все это великолепие щедро полил недавный дождь: с каждой травинки, каждого закрученного листка свисали серебристые капельки воды. Рядом на тротуаре разлились лужи, и осенние травы отражались в них кверх ногами.

Я остановилась и некоторое время не могла сделать ни шага. Возврата к прошлому не было. Октябрь прошел, наступил ноябрь — и еще никогда самый промозглый осенний месяц не казался мне настолько красивым.

Рома встретил меня на крыльце университета.

— Моя Марго! — заспанный, помятый, но все еще неотразимый Верстовский крепко прижал меня к себе, потом потянулся к губам.

Я почувствовала крепкий запах перегара и отвернула лицо.