— Ты получила мой цветы?

— А, они были от тебя, — постаралась сказать это как можно более разочаровано. — Я уж было понадеялась, что у меня появился свежий поклонник!

— Зачем ты так, Рит?.. — мне показалось, или в глазах парня плеснулась неподдельная обида? Как бы то ни было, угрызений совести не последовало: я могу быть очень острой на язык и больно ранить словами, если понадобится. Его отец уже успел познакомиться с моей темной стороной (бедный препод до сих пор зализывает душевные ссадины, небось), а Роман будто впервые понял, что я умею быть не только белой, пушистой и на все готовой.

— Да, зачем? — поддакнул Стас. Будто без него мы наши отношения выяснить не в состоянии.

Я ненадолго прикрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула, давая эмоциям улечься. Такой повышенное внимание не давало ране в моем сердце толком зарубцеваться.

— А что случилось-то, Рома? Ты мне ни разу не дарил цветов, пока мы встречались. С чего вдруг такая щедрость?

— Вот именно? — Юлька подключилась к моим защитникам. Они со Стасом принялись сверлить друг друга сердитыми взглядами.

— Значит, это все потому, что я не дарил тебе цветов? — порывисто воскликнул Верстовский. — Ты ни разу даже не намекнула, что хотела бы…

— Ох, Ром, перестань. Конечно, это не из-за цветов.

— Тогда почему?

— Скажи честно, ты начал со мной встречаться по… расчету? — спросила его "в лоб". — Нашел себе приличную девочку для прикрытия, чтобы задобрить строгого отца?..

Мой вопрос застал Рому врасплох. Он покраснел, потом побледнел, но глаз не отвел.

— Что за ерунда. С чего ты так решила, Марго?

— Ты так хвастался перед ним интеллигентностью моих предков, что у меня невольно закрались некоторые подозрения. К тому же, твой отец рассказал мне, что самолично просил тебя найти достойную девушку!

— Да, просил. Но это никак не связано. Ты перевелась к нам и покорила меня своей необычностью, красотой, неподдельным интересом к учебе…

— Ладно, не продолжай, — прервала его. Уж комплиментами из его уст я была сыта по горло. — Лучше скажи, где ты ночевал в пятницу?

— Ты и об этом знаешь… — проворчал Верстовский. — Я поехал к Стасу, потому что до дома слишком далеко было, а электрички уже не ходили. Правда ведь?

Рома повернулся к другу, и тот утвердительно закивал.

— Чистейшая. Вот мы накидались тогда…

— Все настолько плохо, что ты теперь ночуешь у парней? — съехидничала я. — А когда же твоя новая солистка Ярослава?

— Чего ты напридумывала, Марго?! — Верстовский был возмущен. — Мы просто поем в одной группе. Между нами ничего нет!

— А хотелось бы, чтобы было?..

Рома запыхтел и поднялся со стула, накинул на одно плечо рюкзак.

— Ладно, я вижу, у тебя много претензий, и все они безосновательны. Надеюсь, хотя бы цветы заставят тебя думать обо мне немного лучше.

— Я отдала их маме, — глухо ответила я, до боли в ладони сжимая карандаш.

Верстовский постоял, смотря себе под ноги. Потом двинулся в сторону выхода, кинув напоследок:

— Твоя мама, должно быть, чудесная женщина. И заслужила их не меньше.

— Мегеры! — прошипел Стас и направился вслед за другом.

— Иди-иди, болезный! — прикрикнула Юлька. — Уже написал свой любовный сонет?..

Я молча смотрела ему вслед, пока перед глазами не стало мутно от слез. Быстро-быстро заморгала, чтобы вернуть зрению четкость, а разуму — ясность.

— Думаешь, я и правда все выдумала? — спросила деликатно молчащую Гарденину.

— Теперь это уже неважно. Дело сделано. А за него не переживай, он уже завтра найдет себе новую девушку. Спрос есть.

"Завтра" была среда, а следовательно, очередная "зарубежка". Даже не хочу описывать, каким трудом далось мне выполнение домашнего задания, и что получилось на выходе. Невинная нимфа, похотливые фавны, один очень властный древнегреческий бог и несчастный поэт-философ — собрать все ингредиенты вместе, хорошенько перемешать в блендере, сдобрить отборным количеством смертей, стенаний с заламыванием рук и беспорядочных половых связей: вуаля, пьеса в стиле Уильяма Шекспира готова!

Перечитывать написанное я не решилась. А после выставления оценки рекомендовала бы сжечь.

День Икс настал. Примерно треть группы не занятие не явилась, свалившись с новым, стремительно распространяющимся вирусом "Эдуардофобия". Остальные же, стиснув зубы, готовились нести знамя знаний к победе. Вероятно, ценой собственной жизни.

— Ну как твоя пьеса? — уныло спросила я неунывающую Гарденину перед парой.

— С Шекспиром конкурировать сложно, но, кажется, я справилась. А ты?

— Не спрашивай.

Декан заявился на урок раньше, чем прозвучал звонок — так не терпелось начать нас мучить, что не мог дождаться официального начала экзекуции? Уверена, он мысленно потирал руки от предвкушения нашего коллективного позора. Его черные брови взлетели до небес, когда он увидел количество студентов в аудитории.

— Доброе утро, самые стойкие студенты четвертой "А". Передайте остальным, что пропуск занятия не является уважительной причиной не сдать домашнего задания. Все, кто не пришел, будут отчитываться в конце семестра лично ректору университета. Я прослежу, чтобы без этого их не допустили до экзаменов.

"Самые стойкие" робко порадовались тому, что нашли в себе волю не прогулять ненавистного предмета.

— Девушки, сдайте мне свои пьесы, я просмотрю их и в конце занятия выставлю оценки. Парни, вперед. Кто желает первым зачитать нам свой сонет?

Все-таки, к женскому роду декан был настроен куда лояльнее. Не представляю, каким образом зачитывала бы свою муть вслух, да еще и перед столь неблагодарной аудиторией, как студенты Ливера.

— Что, никто не хочет идти первым? Тогда вызову я. Борисов. Да, ты. Нет, иди сюда, к доске. Ты же знаешь, как у нас все происходит.

Сбыв с рук домашку, я немного расслабилась и смогла с бОльшим удовольствием послушать произведения одногруппников. Удовольствие было столько велико, что желание зажать уши и выбежать из кабинета было почти нестерпимым. Мильнев правду сказал: наши мальчики — не поэты. Девочки — тоже, но этого и не требовалось, чтобы понять, что зачитываемые по очереди стихи были кошмарны, с какой стороны не погляди.

Декану было легче — он одновременно оценивал пьесы и мог немного отвлечься от этого нескончаемого аудио-шума. Но вот к доске вышел Ромка Верстовский.

— Восемьдесят девятый сонет, — коротко сказал он и, не дожидаясь разрешения декана, начал зачитывать стихотворение.

В чем мой косяк, что ты со мной рассталась?

Я сам себе по шее надаю!

Зови хромым!.. Да кем бы я не звался,

Приму, как данность, истину твою!

Кляни меня, я честно подыграю.

Пусть думают — любви меж нами нет!

Я притворюсь, что я тебя не знаю.

Не назову по имени, мой свет!

Покину круг знакомых