Медовый месяц у супружеской четы Буонапарте не продлился и трех полных дней. За это время Наполеон успел привязаться к детям Жозефины. Евгений, вернувшийся из Шербурской армии, где он недолго служил в качестве «адъютанта-ученика» под начальством Л. Гоша, теперь получал дополнительное образование в «Ирландском колледже» Патрика Мак-Дермота. Гортензия же воспитывалась в элитном пансионе Жанны Луизы Компан (бывшей статс-дамы при королеве Марии-Антуанетте) в г. Сен-Жермен недалеко от Парижа. Собственно, к Евгению Наполеон проникся отеческим чувством еще при первой встрече с ним, когда тот выпросил у него саблю отца. Теперь, на следующий день после свадьбы, он отправился вместе с Жозефиной навестить Гортензию и был очень ласков с нею, хотя она, тогда еще 13-летняя девочка, «поглядывала на отчима без нежности и восхищения», с ревнивым холодком[421].

Мог Наполеон, если бы не был ослеплен любовью, увидеть за три дня после свадьбы, сколь расточительна его dolce amore (даже близкие друзья называли ее «мотовкой»). К моменту женитьбы она была вся в долгах, но либо не успела, либо просто не захотела признаться в этом мужу, а ему тогда и в голову не приходило уличить и упрекнуть ее в чем бы то ни было. Вечером 11 марта 1796 г., нежно простившись с Жозефиной и взяв с нее слово, что она очень скоро приедет к нему в Италию, Наполеон с двумя адъютантами помчался в специально приготовленной для него почтовой карете на юг, в Ниццу, где его ждал штаб Итальянской армии.

По пути от Парижа до Ниццы он сделал одиннадцать остановок (чтобы менять лошадей) и отправил Жозефине одиннадцать любовных писем. «Тобою одной полны все мои мысли», - пишет он ей в первом из них. «Моя Жозефина, моя единственная, вдали от тебя для меня нет радости, - заверяет ее во втором. - Вдали от тебя весь мир - только пустыня . Ты единственный смысл всей моей жизни, а жить для тебя - моя единственная цель!»[422] Столь же страстны и нежны все его следующие письма к ней с дороги в Италию. А из Италии в коротких паузах между кровавыми битвами и ослепительными победами, которые прославят его на весь мир, он будет писать Жозефине, как мы увидим, письма еще более пылкие, буквально искрящиеся самозабвенным и неистощимым чувством любви к ней.

Возможно ли после всего сказанного о Наполеоне и Жозефине согласиться с Евгением Викторовичем Тарле и Жаном Тюларом в том, что «никто вообще из женщин, с которыми на своем веку интимно сближался Наполеон, никогда сколько-нибудь заметного влияния на него не только не имели, но и не домогались»[423]. Может быть, для Жозефины все-таки надо сделать исключение?

Итак, на третий день после свадьбы Наполеон уже мчался на войну, к Итальянской армии - вершить дела, которые в этот раз принесут ему мировую славу. Уже тогда он верил в свою звезду. Но в те мартовские дни 1796 г. никто не мог и предположить, что итальянский поход генерала Бонапарта украсит собой всемирную историю войн и повлияет на судьбы всей Европы.

Мы помним, что термидорианская Директория покончила с «красным» террором якобинцев, но сохранила Республику, хотя и действовала, опираясь на крупных собственников, т. е. во благо «верхам» в ущерб «низам». В то же время она фактически продолжала якобинскую внешнюю политику - не только защищала границы Франции, но и стремилась расширить их. Поэтому для феодальных монархий Европы термидорианская, а затем наполеоновская Франция являла собой такое же исчадие революции, как и якобинская. Эти монархии вместе с Англией сколотили против Франции одну за другой семь коалиций. Если главной целью Англии было сокрушить в лице Франции своего экономического конкурента, то другие коалиционеры еще и стремились вернуть Францию к ее дореволюционному, феодальному status quo.

Первая коалиция сложилась в 1793 г. Ее составили Англия, Австрия, Пруссия, Испания, Голландия, Сардинское и Неаполитанское королевства. В 1795 г. к ним присоединилась Россия, которая, однако, в войну пока не вступала, хотя Екатерина II отреагировала на казнь Людовика XVI более чем воинственно: «Надо непременно искоренить самое имя французов!»[424] К 1796 г. для Франции особенную опасность представляли две державы: Англия (она щедро субсидировала, или, говоря современным языком, спонсировала все семь коалиций) и Австрия как главная военная сила первой коалиции, поставлявшая для нее «пушечное мясо».

Австрийская империя династии Габсбургов в то время была, пожалуй, самой авторитетной из европейских монархий. «Венчая свою главу короною Карла Великого с титулом императора Священной Римской империи, повелитель Австрии казался властителем Германии[425] и первым среди других монархов Европы», - писал об этом российский историк, современник и близкий знакомый А. С. Пушкина Н. А. Полевой[426]. Вассально зависимой от Австрии была вся Северная Италия, представлявшая собой в то время, подобно Германии, конгломерат королевств, герцогств, графств, Папского государства и даже республик феодального типа вроде Генуэзской и Венецианской. Здесь стояла в ожидании приказа «к бою!» резервная австрийская армия фельдмаршала Ж.-П. Больё (57 тыс. человек и 148 орудий)[427].

Жан-Пьер Больё (1725-1819), бельгиец по национальности, заявил о себе еще в Семилетней войне против Фридриха Великого, за 10 лет до рождения Наполеона, и был старше его почти на полвека. А. 3. Манфред остроумно подметил, что «возраст обоих командующих определялся одними цифрами, но в разном сочетании: Больё было 72 года, Бонапарту - 27 лет»[428]. К. Клаузевиц считал Больё «незаурядным человеком», поскольку он «не только отличился на войне в Нидерландах (1794 г. - Н. Т.), благодаря чему и удостоился назначения на этот командный пост, но у него не было недостатка и в энергии, да и вообще он выдавался над уровнем заурядного службиста»[429]. Но, как заметил Д. Чандлер, его «крупнейшим недостатком было полное отсутствие инициативы, настолько жестко все его действия контролировались гофкригсратом» (придворным военным советом)[430]. Впрочем, этот недостаток был присущ всем австрийским военачальникам того времени, исключая лишь эрцгерцога Карла, который по своему положению как сын императора Леопольда II и родной брат императора Франца I (он же последний император «Священной Римской империи» под именем Франца II) мог позволить себе свободу действий, не считаясь с диктатом гофкригсрата.