Погасив фонарь, Вадим двинулся дальше. Спасибо за предупреждение, подумал он, только у этого советчика какая-то странная манера выражаться. «Мутный запах» – это что такое и что прикажете мне с этим делать? Бессмыслица, все равно что спросить, какого цвета ля бемоль. А милые создания здесь, оказывается, обитают. Хорошо, по крайней мере, что среди них нет какого-нибудь маньяка с бензопилой. А Звездный Шкипер, Бродячая Кожа – это, пожалуй, даже романтично. Жаль, конечно, что Ржавая Мазь сюда больше не заходит. «Ты вдумайся только в упругие их имена». Идя вдоль рельсов, он почувствовал, что невольно шагает быстрее, дорога явно шла под уклон. Слева миновало несколько темных боковых ходов без всяких надписей; увидев впереди справа очертания чего-то странного, но отвлеченный каким-то непонятным звуком сзади, он оглянулся, включив фонарь, – позади ничего не было. Звук был ровным и дальним; отвернувшись, он посветил фонарем вперед – метрах в двадцати на рельсах стояла колесная тележка. Метра три в длину, с невысокими бортиками, сзади – или спереди, как считать, – вверх была задрана длинная железная рукоятка. Еще один техногенный артефакт, подумал он, это неплохо, это хорошо. Звук все так же ровно доносился издали. На вентиляторы не похоже, но все равно чем-то мне это не нравится. «Вейка»… Могли бы выражаться и попонятнее. А то все как-то мутно. Мутно. Он потянул носом воздух. «Мутный запах».

– Вот что, – торопливо сказал он Ратмиру, – не очень я понимаю, что это, но наденем-ка противогазы. Береженого Бог бережет.

Остановившись, он скинул и развязал рюкзак; достав подсумки с противогазами, он отдал один Ратмиру. Звук как будто стал громче, к прежнему звучанию прибавились новые обертоны. Воздух словно бы изменился – то ли психологический эффект, то ли вправду мутный запах. Открыв подсумок и разорвав полиэтиленовую упаковку, он вытащил и надел противогаз. Ну все, подумал он, есть там что-то или нет, теперь, по крайней мере, оба будем целы.

Завязав и закинув на спину ставший вдруг отчего-то очень тяжелым и вертким рюкзак, он распрямился, намереваясь было двинуться дальше. Страшный удар потряс его голову, обрушившись на скулу, так что ему показалось, что граната взорвалась у него в голове. Что это, подумал он – это я сам ударил себя. Почему? Ничего не понимая, он сделал было шаг – левая рука нелепо взлетела вверх, колени подломились; рухнув на пол, он застыл в вывернутой позе. Попытавшись подняться, он увидел вдруг, как колено его взметнулось к лицу, едва не достав его, шея скривилась так, что хрустнули позвонки. Я потерял управление, подумал он, сбилось управление, сигналы не проходят, сигналы подменяются другими. Путаница в сигналах. Сквозь стекла противогаза он посмотрел на освещенную фонарем стену и рельсы. Это была не стена и это были не рельсы – расколовшись, распавшись на тысячи кусков, на мириады расположенных рядом, но не связанных друг с другом фрагментов, они словно существовали – каждый из тысячи – сами по себе, не объединяясь в одно целое, каждый выступ и трещинка жили отдельно, только странным, нездешним усилием воли или того, что осталось от мысли, он понимал, что видит то же, что и раньше. Мысль была где-то отдельно, не связанная ни с телом, ни с окружающим пространством, не связанная ни с чем. Отдельный, отделенный, шевеля щупальцами вытянутых нервных окончаний, мозг тихо плавал в межзвездном пространстве. Нет, не в пространстве, подумал Вадим, в какой-то беззвучной мутной жидкости. Видя расколотый мир, он попытался сделать движение, чтобы встать, – дикий выгиб позвоночника чуть не переломил ему спину. Краем зрения увидев что-то очень сложное и перепутанное, что когда-то было Ратмиром, несколько мгновений – или несколько лет – он отрешенно наблюдал, как это, упав на колено – или то, что раньше было коленом, и нелепо отставив другую ногу, пытается куда-то продвигаться, дергающейся рукой вцепившись в противогаз. Века и столетия шли. Прекрасно, подумал Вадим (или кто-то прошептал ему это на ухо), я утратил управление, одни сигналы подменяются другими. Как смешно. Но я велик, я есть, я декартовский мозг, я велик, и меня не занимает ничто, я позабавлюсь, я поиграю – ничего личного – только игра, если вместо одних сигналов проходят другие, значит, есть новая закономерность, я потешусь, почему бы не найти эту взаимосвязь, я попробую и, может быть, найду – вместо одного, чего хочешь, надо подумать другое – и получится то, первое, что должно было быть с самого начала, чего хотел. Ну-ка – перебором – если я хочу поднять руку, то получается что – ага, подвернулась левая нога. А если я хочу шевельнуть ногой – ага, дернулась шея, а если выгнуть спину, нет, не то, думай о движениях, думай, перебирай, это же весело, не ленись, ага вот оно – если хочешь двинуть рукой, нужно запрокинуть голову. Попробуй еще раз – да, так и есть, снова получилось. Еще один закон. Законом называется отражение в сознании человека постоянных, повторяемых и существенных связей и соотношений между объектами внешнего мира. Повторяемость – вот он, закон. Что нужно сделать, чтобы опереться на локоть и перевернуться на живот – какой сложный набор движений, – ну-ка, локоть, пробуй, перебирай, долго, сотни лет, века продлится все это – понятно, чтобы встать на локоть, надо захотеть растопырить пальцы. А это движение – уже лучше. Повторим – есть, так и движемся дальше – попробовал, нашел, закрепил, попробовал, нашел, закрепил. Как интересно, как весело. Перебирая, играя с мозгом, одним судорожным толчком конечностей за другим, несколько раз сбиваясь и ошибаясь, он встал на колени. И зачем все это, подумал он, как интересно плавать среди этих осколков мироздания, как хорошо думать. Вейка. Где-то вдали, там, за мириадами осколков, составляющих стену, прохудились проржавевшие баллоны с каким-то газом, и когда включается ежесуточная вентиляция, то воздух гонит газы повсюду – и в туннель, и я вдыхаю его, я его чую. Чую, подумал он, а что я чую? Что это? Что это за прелесть? Нет-нет, это же не я, это из фильма, это дракон, я же не дракон. Это вездесуще, оно проходит через противогаз – и это понятно, зачем было этим умникам из научно-исследовательского центра придумывать такой газ, который не проходил бы сквозь противогаз, – кому это нужно, они молодцы, они просто орлы и соколы – они придумали газ, который не останавливается противогазом. Но он какой, этот газ? Он хороший, очень хороший, но он не навсегда, он оседает – иначе все это случилось бы с самого начала. Уйти, исчезнуть, уйти из облака газа, куда-нибудь подальше, в Америку – нет, в Америку непатриотично, просто подальше, вдаль, очень далеко. Но нет, не доползу, даже научившись играть в эту увлекательную игру с подменой команд, – не доползу. А это что – там, на рельсах? Тележка. Эти частички, вибрирующие, вроде бы даже попискивающие – на самом деле это одно целое, то, что раньше называлось тележкой. А это что торчит вверх? Оно приветствует меня, меня, великий мозг, но это – как смешно – это тормоз. Путь идет под уклон, тележка не едет, потому что задействован тормоз – ага, а вот если бы на тележке был я, и я бы вывернул этот тормоз, то тележка поехала бы под уклон и унесла, увезла меня. Далеко – в Америку – тьфу, далась тебе эта Америка – увезла бы далеко, в туннель, сколько хватит уклона и инерции, туда, куда вейка не дойдет, где нет газов. Доползти, забраться и выбить тормоз. Ух ты, как интересно, как весело, как много всего. Веселясь и играя, перебирая импульсы и движения, косо и криво ползя на коленях, враскоряку он приблизился на несколько шагов к тележке; увидев, как то, что раньше было Ратмиром, почему-то спиной вперед, но встав почти прямо, тоже движется к тележке, смешно вывернув руки, он попытался посылать импульсы быстрее. Ратмир понял, подумал он, он понял то же, что и я. Только лучше и раньше, как ему и положено. Прошагав на коленях половину пути, вдруг почувствовав, что устал и ему безразлична уже эта тележка и вообще ему чисто и хорошо с этим газом, с этим замечательным газом, в котором он готов плавать вечно, он вдруг увидел, как то, что раньше было Ратмиром, став резче и уверенней в движениях, все так же странно вихляя, но все же приблизился к нему и, взяв его за отвороты куртки руками – такими странными нелепыми руками – зачем руки, когда есть мозг, великий мозг – потащил его, упираясь вывернутыми ногами, к тележке. Тележка, подумал он, прочь, тележка, ты печальна и жалка, а я мозг, великий мозг. То, что раньше было Ратмиром, – а может быть, и вправду Ратмир – привет, Ратмир, – затащило его на тележку, переломлено уперев поясницей в борт и закинув волочащиеся ноги внутрь; потом, исчезнув, появившись вновь, вытянув через расстояние – бесконечное расстояние – руку, потянуло рукоять и выбило тормоз. Лежа на спине и освещая фонарем потолок, Вадим вдруг увидел, что потолок плывет над ним. Сначала медленно, потом быстрее и быстрее. У него получилось, вяло подумал Вадим, у него и должно было получиться, он умнее меня, великого мозга, он умнее всех, Ратмир, привет, Ратмир. Волна счастья надвинулась на него, и он лишился чувств.