В них, еще до слона, зажегся странный, глубинный огонь. Теперь огонь как будто разгорелся, подпитанный неделей непрерывного сна.

– Я пришел попрощаться, – проговорил Майло. – И сказать, что благодарен.

– Попрощаться? Боже правый, Майло, куда ты собрался? Ты не в состоянии…

– Куда глаза глядят, в одиночку, – перебил Майло. – Буду учиться жонглировать водой.

Палатку колыхнул порыв ночного бриза. Шайтан отрыгнул.

– Майло, пожалуйста, послушай, – сказал Акрам. – Водой нельзя жонглировать. Нет, послушай. Со слоном проще: он тяжеленный, но хотя бы плотный, есть за что ухватиться…

Акрам беспомощно замолк.

– Бог велик, – сказал Майло и выскользнул из палатки.

Целую неделю пробирался он через пустыню верхом на Шайтане, позволив животному выбирать дорогу. Какая разница, куда идти? По пути он разминал руки и жонглировал камнями.

Через некоторое время абсолютно случайно он оказался у того самого источника, где впервые повстречал Акрама. Здесь начиналась чистая река, которая несла свои воды бог знает куда. Там он и остановился, разбил палатку и окунул руки в воду.

Приходившие в оазис путешественники называли его Жонглирующим Отшельником, или Созерцающим Отшельником, или Плещущимся Отшельником, или Отшельником с Нечестивым Верблюдом.

При удачном стечении обстоятельств его заставали в относительно приветливом настроении: тогда он жонглировал орехами, камнями или комками глины. Иногда даже устраивал представление, жонглируя всем, что ему бросали странники. В другой раз он мог сидеть у самой кромки, уставившись, не моргая, в воду. Не на свое отражение, а как будто на нечто сокрытое в глубине.

Иногда он плескался в источнике, как ребенок, и ни капли не смущался, если его застукали. В любом случае он всегда был любезным и гостеприимным, хоть и слегка отстраненным. На беду, его верблюд выглядел отвратительно, но в том не было вины хозяина. Тем более что он, несомненно, являлся святым.

На небе кружились звезды, луна и солнце сменяли друг друга, пустыня катила вперед свои изменчивые валы.

Однажды, когда Майло в очередной раз сидел и вглядывался в источник, пытаясь увидеть в нем отнюдь не лицо Сюзи, но секретное свойство, способное придать воде форму, ниже по течению появилась крупная фигура в ярко-зеленой накидке, опиравшаяся на длинную трость. Голову скрывала плотно накрученная чалма.

– Ага, – проговорило привидение. – Вот ты где.

Майло поднял глаза и заморгал. Иногда он видел вещи, которые на поверку оказывались миражом.

Странница была настоящей. Она развязала чалму, опустилась на колени, протянув к нему огромные, мясистые, прекрасные руки.

– Мама, – проскрипел он и упал в ее объятия.

Он отыскал еду и принес из палатки чашку, предупредив верблюда, чтобы тот и не думал блевануть на гостью. Они сидели и ели молча, пока солнце не зашло за горизонт. Тогда Мама проговорила:

– Майло, какого рожна ты делаешь?

Он пробормотал что-то про жонглирование водой.

– В жизни не слышала ничего тупее. Это же невозможно.

– Если бы мне удалось, – возражал он, – это было бы настоящим проявлением Совершенства.

Мама скинула свои походные одежды и вошла в воду.

– Вот в чем дело? – сказала она, рассекая усыпанную отраженными звездами гладь. – В Загробной Жизни попытка не считается. Ты же знал об этом?

Майло предполагал что-то подобное.

– Ты знаешь, в чем дело, – сказал он.

Отплыв достаточно далеко, она потеряла очертания. Стала просто тенью. Голосом.

– Да, знаю.

Тишина.

Молчать Майло умел. И замолк надолго.

– Если ее засосала Великая Космическая Душа, – наконец, проговорил он, – то в чем тогда смысл?

Мама подплыла ближе. Здоровенная теплая рука высунулась из воды и взяла его за лодыжку.

– Я не могу ответить за тебя, – сказала она. – Знаю, ты должен сам решить: сидеть здесь и ныть, как ребенок, или попытаться что-то сделать. Может, ты и не достигнешь желаемого. Но стоит ли из-за этого отчаиваться? Просто сдашься вот так?

Майло раскрыл было рот.

– Посмотри на себя, – сказала Мама.

Майло сделал, как велено. Через несколько мгновений его глаза привыкли к свету звезд, и впервые за долгое время он увидел свое отражение.

Настоящий скелет. Натянутая кожа, впалые глазницы. Джелабея болтается лохмотьями.

– Возвращайся, – сказала Мама. – Нужно попытаться.

– Что попытаться? – прохрипел он.

– Что попытаться?! – теперь она разозлилась. – Ты прикалываешься? Что с тобой не так, самовлюбленный ты идиот?! Попытаться стать совершенным! Попытаться сделать хоть что-нибудь! Какая из твоих жизней была самой клевой? Ладно, клевой – неподходящее слово, но…

– Жизнь капитана Гворкона, – ответил Майло.

– Серьезно? Хорошо. Что ж, отличный выбор. Капитан Гворкон уж точно не стал бы рассиживать в Загробном мире, сгнивая заживо перед собственным отражением. Он бы вернулся и прожил следующую жизнь…

– Жонглируя, – подытожил Майло.

Мама сильнее сдавила его лодыжку.

– Черт побери, Майло…

– Шучу. Сражаясь со злом. Он вернулся бы назад и бросил все силы на борьбу со злом.

Поднявшись, он начал снимать одежду. Шайтан тоже встал где-то за спиной.

Почему бы и нет? Рождаясь заново, человек ведь тоже теряется, в своем роде.

– Иди, – сказала Мама. – Сражайся со злом. Чтобы не к чему было придраться. А потом возвращайся, и посмотрим.

Хрена с два, подумал Майло.

Но заставил себя. В конце концов, он был ветераном, пережившим утро понедельника полмиллиона раз. Только поистине мудрый человек знает, что делать: стряхиваешь одержимость и жалость к себе, делаешь один шаг, другой и не останавливаешься.

По колено заходишь в темный водоем посреди пустыни, перебираешь проплывающие мимо жизни. А когда ты уже готов нырнуть, с берега раздается глухой, грустный голос; оборачиваешься и видишь животное, этого противного, злобного зверя, который любит тебя и думает, что ты – замаскированная верблюдиха. Он смотрит, как смотрят все животные, когда не знают, вернешься ли ты.

И пусть у тебя было полно собак, и сам ты был собакой и знаешь: от того, что вернешься и попрощаешься, легче не станет. Но ты все равно идешь. И животное капает на тебя слюнями, пыхтит и потеет, а потом его сердце дает трещину, и повсюду в этой огромной дурацкой пустыне сердца лопаются, как попкорн. А тебя душит грусть. Ты жалеешь себя и с этими мыслями ныряешь в воду; река несет тебя и стирает все воспоминания, кроме осознания собственной неповторимости. Твоя душа, как в спасательной капсуле, плывет вперед, и все начинается сначала в девять тысяч девятьсот девяносто восьмой раз.